Поэт уехал в израиль

Обновлено: 10.01.2025

В субботу, 19 ноября, поэт Игорь Иртеньев, недавно приехавший в Израиль, разъяснил, при каких обстоятельствах был вынужден покинуть Россию. Эти разъяснения появились в "живом журнале" поэта и на сайте Газета.ру. Поводом для этой публикации послужило появление в газете Los Angeles Times статьи журналиста Сергея Лойко, которая цитировалась многими онлайн-СМИ.

"Год назад я перенес достаточно рутинную операцию, после которой мой хирург, отличный, кстати говоря, специалист, посоветовал дополнительно полечиться — желательно, в Израиле, где аппаратура для такого лечения классом выше. Качество израильской медицины, как известно, вполне соответствует ее стоимости — для лиц, не являющихся гражданами этой страны. Другими словами — мало кому из иностранцев по карману. Не могу сказать, чтобы мысли о запасном аэродроме не посещали меня раньше. Но как-то все больше абстрактно. А тут, что называется, приперло. Вот при таких невеселых обстоятельствах я и воспользовался своим правом на израильское гражданство. Кстати, как показали сделанные уже на месте анализы, дополнительное лечение мне, слава богу, не понадобилось. Однако, согласно законам страны, после въезда я обязан был провести в Израиле три месяца. Всего же в течение года, чтобы не потерять страховку, нужно прожить здесь в сумме полгода и один день. А чего бы, спрашивается, не пожить? Юлий Ким оставил мне ключи от квартиры, кругом полно симпатичных людей, и на каждом шагу звучит родная речь. Правда и загадочный, клокочущий иврит тоже, но к этому экзотическому обстоятельству быстро привыкаешь", — пишет Игорь Иртеньев.

Прожив три месяца в Израиле, Иртеньев вернулся в Москву, после чего вместе с женой Аллой Боссарт вновь отправился в Иерусалим. Однако, по словам Игоря Иртеньева, он с женой пока не планирует оставаться в Израиле навсегда: прожив в Израиле необходимые "полгода и один день", они собираются вернуться в Москву.

"Количество дерьма, вылитого на меня в рунете после этой статьи (в Los Angeles Times), где я представлен чуть ли не вождем новой эмиграции, не поддается описанию. Меньше всего мне бы хотелось оправдываться, но должен сказать, что эмигрантами мы себя не ощущаем и не считаем. Израиль — прекрасная страна, но и Россия для нас не просто место рождения, какие бы уроды там сейчас ни банковали. А возможность жить на два дома рассматриваю, как большое благо", — пишет Иртеньев.

Содержание

(род. 1932) (род. 1945) (род. 1938)

Басовский, Наум (род. 1937) (род. 1946) (p. 1939) (р. 1929) (1937—1999) (род. 1949)

Гельман, Алекс (1972—1999) (1913—2003)
Гринберг, Семён Бенционович (род. 1939) (род. 1936)

Зингер, Гали-Дана (род. 1962)

Иоффе, Леонид Моисеевич (1943—2003)

Король, Михаил (род. 1928)

(род. 1949) (род. 1928) (род. 1954) (род. 1960) (род. 1946)

(род. 1963) (род. 1953) (род. 1949) (род. 1948)

Птах, Петя

Рувинская, Ирина (род. 1955)

Скляднев, Леонид
Сорока Леонид Род. в 1940.

Русские поэты
Списки поэтов
Поэты Израиля

Wikimedia Foundation . 2010 .

Полезное

Смотреть что такое "Русские поэты Израиля" в других словарях:

Русские поэты — Служебный список статей, созданный для координации работ по развитию темы. Данное предупреждение не устанавл … Википедия

Список русских поэтов — … Википедия

Ефим Гаммер — Ефим Аронович Гаммер Дата рождения: 1945 Место рождения: Оренбург, СССР Гражданство … Википедия

Верникова, Белла — Белла Верникова Дата рождения: 28 ноября 1949 Место рождения: Одесса, СССР Гражданство … Википедия

Русские поэты Израиля

Поэт Иртеньев свел с ума пол-Израиля

Поэт Игорь Иртеньев, два года назад ставший новым репатриантом и обосновавшийся в тихом Кармиэле, совершил настоящую диверсию, спровоцировав массовую истерику в русскоязычной израильской блогосфере. Поводом к этой реакции стало новое пародийное стихотворение Иртеньева, опубликованное 23 февраля в Газете.ру.

Иртеньев — один из первых российских постмодернистов, мастер тонкой культурной пародии. До сих пор никому еще не приходило в голову воспринимать его стихи как протокольное изложение реальных событий из жизни поэта или его истинных мыслей и чувств — например, обвинять в опасном легкомыслии за строчку «По весеннему минному полю хорошо побродить босиком» или упрекать незнанием истории за «Снегурочку Каплан, которая прошла Афган» (стихотворение Елка в Кремле).

Пионером радикально нового, «протокольного» прочтения постмодернистской поэзии стало одно из русскоязычных израильских интернет-изданий, усмотревшее в стихотворении «Привет, немытая Россия» точное изложение событий, мыслей и чувств Иртеньева: дескать, поэт сам сообщил, что «поправил здоровье за счет израильских налогоплательзиков», а потом сбежал обратно в Россию, на прощание наградив Израиль разными нелестными эпитетами. Особый гнев автора вызвали строчки:

«Два года за хребтом Сиона / Кормил я по приютам вшей» -

в сочетании с другим пассажем, который израильский журналист счел «признанием»:

«Продал я виллу в Кармиэле / И в Хайфе трехэтажный дом».

Как ни удивительно, среди образованных русскоязычных израильтян нашлось немного людей, способных отличить стихотворную пародию от чистосердечного признания в полицейском протоколе. Иртеньев стал объектом массовой «народной ненависти». Некоторые «патриоты» доходили до публичных угроз «плюнуть Иртеньеву в морду», как только он снова появится в аэропорту Бен-Гурион..

Кармиэльский поэт Леонид Сорока, лично знакомый с Иртеньевым и осведомленный о его настоящей жизни, пытался вступиться за собрата по перу, но понимания не встретил. «Не надо считать нас наивыными недоумками, ничегошеньки не понимающими о его трехэтахных виллах», - заявил в ответ один из израильских комментаторов. Другой пожелал все-таки узнать, каких именно вшей и в каких приютах кормил в Израиле поэт Иртеньев.

В пятницу выяснилось, что опубликованное в Газете.ру было лишь первой частью провокационного «диптиха». Вторая, «симметричная» часть появится в той же Газете.ру в субботу, но израильский друг Иртеньева Игорь Бяльский решил обнародовать ее досрочно, чтобы немного сбить волну «народного гнева»:

В этой второй части тоже есть достаточно пищи для патриотического гнева — только уже со стороны российских «державников». Заканчивается оно «немытыми березами», которые «грозят в спину кулаком» уезжающему обратно в Израиль поэту.

Если кого-то интересует, где все-таки живет и работает поэт Игорь Иртеньев, то все очень просто: как и многие русскоязычные израильтяне пенсионного возраста, Иртерьев живет в Кармиэле, но зиму проводит в Подмосковье, предпочитая мороз нашей зимней сырости. Эти ежегодные перелеты, собственно, и вдохновили Иртеньева написать пародийный диптих вечного «блудного сына», поочередно припадающего к коленям то одной, то другой «родины-матери».

Возможность комментирования здесь закрываю, мы уже много говорили ТУТ

У кого есть желание познакомиться с другими материалами по этой теме, можно пройти по тегу "Иртеньев"

5 знаменитых россиян, эмигрировавших в Израиль

Сегодня стало известно о том, что популярный отечественный певец и композитор Аркадий Укупник решил эмигрировать в Израиль вместе со своей женой и 5-летней дочерью по имени Софья. По этому случаю Ruposters Life вспомнил еще 5 российских звезд, в то или иное время ставших репатриантами Государства Израиль.

Антон и Виктория Макарские

Звездная пара в Израиле не только обустраивала свою семейную жизнь, но и зарабатывала - артисты подготовили специальную программу и поехали с ней гастролировать по всему Израилю. Однако в 2015 году Макарские решили вернуться в Россию и совсем недавно вселились в собственный двухэтажный дом в центре столицы.

Елена Бушина
Экс-участница скандального реалити-шоу впервые приехала в Израиль еще в 2010 году после своей свадьбы. Тогда девушка хотела познакомиться с новоиспеченными родственниками своего мужа, а также проконсультироваться у местных докторов по поводу своей беременности, чтобы начать готовиться к рождению ребенка.

Елену Бушину неприятно поразили цены в Израиле. "Первое, что могу отметить — очень дорого, абсолютно ненавязчивый сервис, в Тель-Авиве очень шумно. Город конечно совсем не для отдыха с детьми. Все куда-то несутся, шумят и гудят. Средняя корзина продуктов — 200$, это легенький перекус. Тут туристам лучше не болеть. Из хорошего: красивое море, еда всегда свежая, нет страха где-нибудь отравиться, хоть шаурму на улице ешь", - рассказала звезда своим поклонникам в инстаграме.

В марте этого года Бушина вернулась в Израиль вместе со всей семьей. Интересно, что в этой стране есть аналог программы "Дом-2" под названием "Ха-ах ха-гадоль". Как знать, может быть, Елена Бушина когда-нибудь решится принять участие и в этом телешоу.

Максим Леонидов

Солист советского бит-квартета "Секрет", а также исполнитель сентиментальной песни про "Девочку-виденье", репатриировался в Израиль вместе со своей женой еще в 1990 году, прожив в этой стране 6 лет. По словам певца, он так и не смог адаптироваться в Израиле.

"Главная причина состояла в том, что как бы ты ни был хорош и талантлив, все равно ты чужой. Ты не учился в одной школе с этими людьми, не служил с ними в армии, у тебя нет с ними общего прошлого. Просто за счет того, что государство маленькое, то и шоу-бизнеса, как такового - в смысле большой финансовой машины - тоже быть не может. Израильские группы, артисты, поют, в основном, на иврите – языке, на котором в мире говорят, может быть, миллионов десять, не больше. Поэтому, соответственно, и зрителей мало", - рассказал певец порталу Fraza.ua.

В Израиле Леонидов играл в театре и снимался на телевидении. Также певец записал две пластинки, для одной из которых самостоятельно сочинил стихи на иврите. Однако настоящую популярность Леонидов обрел лишь среди русскоязычных репатриантов. В настоящее время музыкант проживает в России.

Антон Носик

Получив диплом медико-стоматологического университета, Антон Носик через год уехал жить в Израиль. Именно в этой стране знаменитый блогер заинтересовался возможностями информационных технологий, в то же время подрабатывая журналистом.

В России медиа-менеджеру сейчас официально предъявили обвинение в экстремизме из-за публикации текста "Стереть Сирию с лица земли". В данной статье он показал себя подлинным патриотом Израиля.

Дина Рубина

В 1990 году Дина Рубина, как и многие ее соотечественники в тот период, эмигрировала в Израиль. В своих художественных произведениях писательница попыталась воплотить жизненный опыт нового поколения репатриантов.

Сообщество «В поддержку Израиля»

Эту статью могут комментировать только участники сообщества.
Вы можете вступить в сообщество одним кликом по кнопке справа.

всехнахпослав нихренасебебля перепечатал из izrus.co.il 26 февраля 2013, 04:42
0 оценок, 1962 просмотра Обсудить (44)

0 6 0

пользователи оставили 44 комментария , вы можете свернуть их

0 1 1

0 3 3

0 0 0

0 2 2

0 0 0

0 1 1

0 0 0

Страна поэтов

«70» – поэтическая антология, составленная и отредактированная Геннадием и Рикой Кацовыми и вышедшая в русско-американском издательстве KRiK Publishing House. Книга, в которую вошли тексты русскоязычных авторов из 14 стран мира, была издана к семидесятилетию Государства Израиль. Символически в ней представлены 70 современных поэтов, живущих в наше время и работающих сегодня. Только поэтесса Анна Наль, скончавшаяся в сентябре 2017 года, не успела увидеть сборник изданным. Но её «Порубежье» с его осторожной тоской оказалось одной из главных тем антологии.

Поэтесса Анна Наль

Казалось бы, главной здесь должна быть тема родины – новой или старой. Ностальгии по прошлому или безоговорочного забвения старой жизни. Но важнее социально-исторического контекста оказывается подлинно поэтическое прочтение: репатриация – как возвращение к тому, чего не было, но всё же – было. Всякое новое, не бывшее с тобой прежде, обнаруживается в подкорке сознания в качестве глубинного воспоминания и тем самым обретает двойную оптику. Как пишет Геннадий Беззубов:

«Вернуться на эту землю, согласно нечитанным книгам,
Быть зарытым на кладбище возле Кфар-Эциона».

И здесь важно, что нечитанные книги оказываются уже прочитанными: память существует прежде воспоминания. Но несколько по-иному рассматривает метафизику репатриации Александр Бараш. Для него важной оказывается не сама память, а построенное на ней взаимопроникновение реальностей. В первом из стихотворений представленного в антологии трёхчастного цикла он пишет, как в Израиле:

«Ночной портье, похожий
на сапожника-ассирийца в московской подворотне,
угостил крепким кофе».

На первый взгляд, это психологическая черта, свойственная ностальгии: в Израиле всё напоминает герою о Москве. Однако дальше схожие образы, воспоминания и осязаемые предметы теряют чёткость и рассыпаются, размываются и ускользают, становясь равноправными и равновесными, как прошлое и настоящее:

«За окном – море, чернота и прозрачность, глубокие, как обморок.
Это мой новый дом, на песке, в буквальном смысле.
Жесткий, будто волна, если к ней не повернуться боком.
Что это уходит из-под ног? А, это прошлое. Золотое детство
в шапке-ушанке под латунным небом».

А в финале стихотворения автор напрямую говорит о метафизическом смысле репатриации – переселении душ:

«Смерти нет, а “просто”
переселение душ. Если ведешь себя хорошо, окажется,
что это – репатриация».

Сдвигаются времена и пространства, унося память в иные миры, и в стихотворении Феликса Чечика:

«Мимо Ваганьково на 23-м
Жёлтом трамвае в Израиль уедем».

Важно отметить, что репатриация для авторов антологии – событие отнюдь не общественное или политическое, а прежде всего, личное, поэтому в стихах доминирует их собственный опыт, в чем и заключена историческая уникальность этого сборника.

Поэт Феликс Чечик

Вторая тема антологии – Холокост. И в том, как раскрывается тема этой исторической травмы, виден произошедший поколенческий сдвиг. Нас отделяет от тех событий уже много лет, и даже самые старшие участники антологии могли застать их только детьми, поэтому опыт переживания трагедии оказывается опосредованным, хотя всё таким же живым. Болезненным, но уже не только эмоциональным, а скорее, аналитическим. Кровавые события рассказаны языком хроники, как повествует о них Владимир Ханан:

«Однажды мы с семьёй
Поехали в тот южный городок,
Где мой отец родился.
Приехали – и прямо на вокзале
Отец подошёл к старику, еврею явному по виду,
Спросить, где можно снять на месяц
Квартиру, и получив ответ,
Свою назвал фамилию (прошло уж
Примерно тридцать лет, как он из городка того уехал).
“Ну, как же, – тот еврей ему сказал, –
И вашего отца я знал – дружили
Мы в детстве с ним и в юности – и деда:
Большой был человек – АИД АКЕЙСЕР”
(на идише “аид акейсер” – “еврейский царь”).
Вот так я, – закончил речь свою приятель, –
Узнал, что в сорок первом под Одессой
Был немцами казнён последний царь евреев».

В стихотворении Семёна Крайтмана война в Израиле сливается с Великой Отечественной войной, а трагические картины удваиваются и становятся выпуклыми, как в стереоскопе. Это стихотворение, может быть, одно из самых страшных и самых «зримых», сильно воздействующих на воображение читателей:

«не хватало сирен.
в пять утра, восемь первых лучей –
негатив ПВО, осветили тяжёлое море.
восемь длинных игол.
восемь бледных когтистых смертей.
не хватало сирен, маскировочных чёрных сетей…
в остальном – было всё, как тогда.
я вплывал в остальное.
о, военное время.
рассказы про спички и хлеб.
перегретая пыль
голой бабой бежит по Волыни.
тётя Сима висит на воротах в одном башмаке
да в упавшем чулке…
да прибита доска к тёте Симе.
утром ветер – от берега.
пробует – хватит ли сил
этой щепке вернуться.
ну, пробуй,
проверь меня, сука, на гнилость.
я гребу, прикусивши до стона солёную синь.
бормоча этот стих:
“тётя Сима, как прежде, висит,
тётя Мара горчит…
тётя роза ветров изменилась”».

Поэт Семён Крайтман

В стихотворении Нины Косман трагический опыт русского и еврейского народов, выживших ценой невероятных потерь во Второй мировой войне, сливается воедино и предстает в метафорическом образе славянско-еврейской девушки – мифологического и почти волшебного существа:

«Когда красную деву в жертву прочили
и глядел на неё стоглазый народ,
глазной хрусталик её вмещал
весь сверкающий небосклон.
И когда, умирая, дева молила,
чтобы ангелов стая слетела к ней
ворковать вокруг её тела,
народ кричал: “Ведьма, скверна!”
и страшный конец давно прочил ей старец,
тот самый, что в Вавилоне торговал сглазом;
умеющий видеть, он знал, как полыхает твердь.
Чтоб из толщи иудейских смертей воскресала дева,
чтоб славянская муть полыхала в её очах,
к тому ж добавь ей горсть иноземного гнева,
а потом, чтоб по крохам душу из тела добыть,
об иноземном иге скормим народу сказку.
Горела она так ярко, что, запрокинувши головы,
народ долго стоял и смотрел, как огонь поглощает плоть.
И душа её видела берег пустынный,
столь огромный, он не вмещался в размер зрачков,
и когда расходился народ, довольный
зрелищем, то пепел её ангел унес
на берег реки, где лёд никогда не таял».

Стихотворение Григория Стариковского «Интервью», напротив, представляет собой почти прямое высказывание. Его можно отнести к документальной поэзии, независимо от того, опирается ли текст на реальное интервью или же обобщает несколько подобных документов. Журналистская отстранённость делает текст особенно наглядным и пугающим. Чем суше и безэмоциональнее перечисляются страшные факты, тем сильнее эмоциональный отклик читателей:

«человек с бурым наростом на подбородке,
сидит в кресле, отвечает,
старческая скороговорка,
левое веко подрагивает:
записался в отряд, работал в карьере;
приходили новые, раздевались,
вниз катились по склону, становились
на колени, распрямляли туловища;
бывало, конечно, накатит жалость,
извини, говорю, и целюсь в сердце,
так оно лучше, по-быстрому, чтобы
не ворочались там, не извивались
под светлым песком мучнистым».

Война и Холокост, репатриация и историческая память, психологическая травма и поколенческий опыт определили дух этой антологии. Перед нами 70 уникальных авторских голосов, 70 поэтических биографий, связанных с еврейской историей и Землёй Израиля. И этот унисон голосов создал удивительный парадокс: общее смысловое поле книги оказывается шире и больше, чем сумма смыслов всех подборок в отдельности. Разная по духу поэзия, пересекаясь, порождает новые и неожиданные смыслы и метасюжеты, а сборник превращается в поэтический полилог. И даже алфавитный принцип, по которому составлена антология, вдруг превращается в чётко продуманную композицию: например, друг за другом идут поэты с выраженной иронической нотой – Игорь Губерман и Юлий Гуголев, и таким образом демонстрируются разные, подчас полярные возможности не только еврейского юмора, а юмора в поэзии вообще. «Гарики» Игоря Губермана – сочетание иронии и лиризма, хлёсткое короткое высказывание:

«Здесь мое исконное пространство,
здесь я гармоничен, как нигде,
здесь еврей, оставив чужестранство,
мутит воду в собственной среде».

И поразительная с нелинейным сюжетом баллада-поэма Юлия Гуголева, герой которой делится опять же личным опытом, но таким знакомым каждому советскому человеку:

«Кожи-то нет на курином бедре.
Бабушка, снявши ее, хорошенько
вытопит все, что осталось в мездре,
медленней соображая от горя.
Дедушка нынче свезен в крематорий.
Раньше из кожи готовили шейку.
Серую шейку на смертном одре».

Поэт Игорь Губерман

Сливаясь в единое полотно, строки Губермана и Гуголева обретают уже не только историческое, но и философско-метафизическое звучание. А подборки стихов Андрея Грицмана и Павла Грушко расположены пусть и не так близко, но в их поэтическом диалоге заключен самый удивительный подарок, который способен нам сделать жанр антологии. Одно поэтическое открытие, настолько пронзительное и чёткое, что может быть названо откровением, ещё больше уточняется и поясняется другим, столь же сильным. Андрей Грицман пишет:

«И на меня, тихо старея,
глядят удивлённо
масличные деревья,
так и не узнав, что они деревья».

А Павел Грушко как будто раскрывает эту метафору:

«Когда страдалицу принимала могила,
внучка Рашелка, спрятав ради тепла
руки за пазуху маме, громко спросила:
“Баба Голда знает, что она умерла?”».

Деревья не знают, что они – деревья, как и мёртвые не знают, что они – умерли.

70. Нью-Йорк, KRiK Publishing House, 2018
В международном литературном проекте «70» приняли участие поэты из России, Израиля, США, Украины, Беларуси, Латвии, Эстонии, Германии, Франции, Великобритании, Италии, Швеции, Ирландии и Австралии.

«Израиль помог мне повзрослеть»

О своем творческом пути в России — от бит-квартета «Секрет» до группы Hippoband, от роли Бени Крика в «Биндюжнике и Короле» до Эрнста Любича в 3 D -мюзикле Pola Negri — Максим Леонидов часто рассказывает в многочисленных интервью. А вот об израильском отрезке этого пути широкая публика почти ничего не знает. В интернете шесть лет жизни Леонидова в Израиле укладываются в пару скупых строк: «Репатриировался в конце 1990 года. Выпустил два альбома. В 1996-м вернулся в Санкт-Петербург». В интервью Jewish . ru музыкант рассказал о том, почему на пике популярности оставил все и уехал на историческую родину, как учил новый язык, играя на сцене тель-авивского театра, и какие слова на иврите вытатуированы на его плече.

— В 1990-е очень многие наши соотечественники уезжали в Израиль в надежде на лучшую жизнь. Вряд ли вы решили репатриироваться из соображений «все едут — и я поеду»? Вы ведь всегда старались уходить от мейнстрима?

— Нет, конечно. Это как раз был не мейнстрим, потому что я был единственным рок-н-ролльщиком, который все бросил и уехал в Израиль. Как правило, тогда уезжали люди, которым здесь особенно нечего было терять. Надо сказать, мне было что терять, так что решение о переезде было, скажем так, велением души. Я всегда стремился жить так, чтобы получать удовольствие от того, что делаю. В то время закончилась моя работа в «Секрете», закончились восемь лет моей жизни, которые были связаны с этой группой. И, честно говоря, я просто не знал, чем мне заняться. Надо было, во-первых, отдохнуть, а во-вторых, изменить жизнь, поменять ее полностью. И мой отъезд в Израиль стал таким экстремальным шагом в этом направлении.

— «Экстремальный шаг» пришлось сделать всей семье?

— Да, мы уехали всей семьей: я с женой (актрисой Ириной Селезневой, первой женой Леонидова — Прим. ред. ), мои папа и мама, дедушка с бабушкой. Дед был неродной, он вообще из Тульской губернии — туляк из крестьянской семьи, Иван Андреевич Поляков. Но мы все поехали.

— А вообще связь с еврейством в вашей семье чувствовалась?

— Никакого еврейства в моей семье не было. По крови оно было, конечно, но никаких традиций, обычаев не соблюдалось. У меня семья была абсолютно ассимилированная, ленинградская. Но морально я был готов влиться в новую культуру и был настроен сионистски, много читал и знал об Израиле. И я приехал готовый к абсорбции. Это очень важно, чтобы человек изначально был готов принимать то, что кажется чужим. Я не люблю, когда меня насильно куда-то втаскивают, а такое в Израиле тоже иногда случается: когда ты, например, не готов праздновать Песах со всеми, а тебя заставляют веселиться. Но если этот момент исключить, то все остальное, в общем-то, было вполне приемлемо. Я был готов если не стать израильтянином, то, по крайней мере, постараться быть не совсем чужим.

— И как вам дался переезд? Тяжело было влиться в новую среду?

— (задумчиво) Было ли тяжело? Наверное, мне было легче, чем другим. Все-таки ко мне, к нам с Ириной было привлечено некоторое внимание. Я практически сразу начал какие-то деньги зарабатывать — концертами, выступлениями. Сначала пел один под гитару в разных учебных заведениях, главным образом там, где были наши студенты. Они были страшно рады, что я приехал, восторженно встречали, потому что для них было важно, знаково, что я тоже с ними. Так что в этом плане мне было проще. А в остальном — так же, как другим. Я тоже изучал язык в ульпане, тоже не очень понимал, как платить за автобус, как в банке себя вести, с трудом выписывал чеки на иврите. В общем, это нелегкая штука — вливаться в чужую, абсолютно незнакомую страну. Это сейчас жизнь в России не очень отличается от того, как живут на Западе или в Израиле, а тогда мы ведь были как неандертальцы: у нас не было кредитных карточек, чековых книжек, мы не знали, как всем этим пользоваться.

— Что вам в Израиле сразу понравилось, произвело впечатление?

— Я, конечно, был тронут, когда соседи нам принесли какую-то еду, мебель, матрасы, хотя мы в этом, в общем-то, не нуждались. Так уж получилось, что мы много чего из вещей отправили отсюда. Да и переехали большой семьей, поэтому у нас была возможность на те деньги, которые нам выдали при абсорбции, снять большую квартиру в хорошем районе. Мы попали сразу в Рамат-Авив (престижный район на севере Тель-Авива — Прим. ред. ), откуда я до конца своей оседлой израильской жизни никуда не хотел уезжать. Никуда и не уехал, потому что к хорошему быстро привыкаешь. Что еще мне в Израиле понравилось, — точнее, не понравилось даже, а просто потрясло, — так это Йом ха-Зикарон (День памяти павших в войнах Израиля и жертв террора — Прим. ред. ) и Йом ха-Ацмаут (День независимости — Прим. ред. ). Эти сирены невероятные, когда вся страна встает! Я, честно говоря, до сих пор испытываю гордость за то, что причастен к этому. И за то, что я израильтянин.

— А что, наоборот, вызвало отторжение, неприятие?

— Были, конечно, какие-то вещи, но мне неохота о них говорить… Ну вот, например, беспардонность. Я вообще ее нигде не люблю — ни в России, ни в Израиле. Другое дело, что в Израиле эта беспардонность вызвана не злобой, а просто тем, что так принято. В некоторых кругах — у рыночных ребят, мойщиков автомобилей — так принято разговаривать. То, что они друг на друга орут в течение десяти минут, совершенно не значит, что они испытывают какую-то вражду друг к другу. Но, тем не менее, я любое хамство не люблю, меня от него корежит.

— Многие, кстати, считают, что всеобщее израильское «тыканье» звучит не просто панибратски, а именно что по-хамски.

— Ну что вы, это-то как раз нормально, меня это абсолютно устроило, потому что это уважительное «ты», а не панибратство. К тому же, это «ты» никогда не отменяло обращений «адони» («мой господин») и «гвирти» («моя госпожа»). Это все равно уважение.

— Известно, что репатриантам творческих специальностей в Израиле непросто устроиться, найти себя. У вас было по-другому. Вам повезло? Имя сыграло свою роль или что-то другое?

— Вы знаете, все вместе как-то. Во-первых, очень помогло то, что художественный руководитель тель-авивского Камерного театра приезжал в Ленинград еще до нашего переезда. Он видел Ирину на сцене, и он ее ждал. Конечно, это не значило, что для нее там уже готовы были роли, она все-таки еще не знала языка. Но после нашего приезда в театре довольно быстро появился спектакль «Ахава русит» («Русская любовь»), где Ира играла отрывки из русской классики, и все это было объединено в некое такое действие. И это сделало Иру сначала заметной, а потом невероятно популярной среди израильтян, потому что она действительно очень быстро заговорила на иврите практически без акцента.

— А ваша карьера в Израиле как складывалась?

— В Камерном театре мы познакомились с людьми искусства, среди них был Эхуд Манор, знаменитый поэт-песенник, переводчик израильский, которого уже нет в живых. Тогда на телевидении выходила очень популярная передача, «Субботний вечер с Эхудом Манором», куда он нас с Ириной пригласил как гостей. Там я спел одну из своих песен на иврите, которую сам перевел, будучи совсем еще мало знаком с языком. Я рвался в бой, был настырным и, еще не овладев ивритом, уже пытался писать на нем стихи. Эту передачу увидели люди из звукозаписывающих компаний NMC Music и Hed Arzi Music. Они обе предложили мне контракты на выпуск альбома, мне осталось только выбрать ту, которая предоставит лучшие условия. Я выбрал NMC , и так потихоньку моя музыкальная карьера покатились: был записан альбом, я познакомился с музыкантами, собрал группу, начал играть в клубах, на всяких городских праздниках — где-то по-русски, где-то на иврите. Потом Эхуд Манор решил, что я могу исполнить роль фараона в мюзикле «Иосиф и его потрясающая полосатая рубаха». Я пришел на пробы и был утвержден. Тут же какое-то телевидение появилось, сериал, где я играл вместе с Ривкой Михаэли («Бетти Бен-Басад» — Прим. ред. ). В общем, я не жалуюсь на свою творческую жизнь в Израиле. Главное, что мне было ужасно интересно, мне было что преодолевать. Я поставил перед собой сложную задачу, которую надо было выполнить, а это всегда подстегивает, не дает почивать на лаврах.

— Как вам удалось так быстро выучить язык? Ведь уже в вашем первом израильском альбоме были песни на иврите?

— Да, причем этот альбом на 80% был мной самим написан. Не без помощи старших товарищей, конечно, но тем не менее. Я считаю, что изучение любого языка — это просто вопрос мотивации. И способностей, конечно. Но артисты по натуре своей обезьяны, в хорошем смысле этого слова, они умеют подражать. Я говорю на иврите с каким-то общеевропейским непонятным акцентом: израильтяне чувствуют, что я иностранец, но не могут сказать, откуда именно. Потому что все типичные русские ошибки, на которые мне указывали, я изжил.

Трудиться надо и как можно больше общаться. Самая большая беда многих русскоязычных жителей Израиля, как мне кажется, в том, что в повседневной жизни они употребляют очень ограниченное количество слов, остальные им просто не нужны. А если ты артист и работаешь с текстом роли, со сценарием, никто не делает никаких скидок на то, что это не твой родной язык. Вот, например, в «Иосифе» сон фараона вообще написан с употреблением библейских выражений из Ветхого завета, но мне нужно было все это понять, выучить и играть. Я думаю, что в этом дело: если ты работаешь в коллективе, в котором все говорят на иврите, где нет никаких поблажек и где тебе еще надо играть какую-то роль, волей-неволей начинаешь говорить.

— Для кого вы играли — для тех, кто жил в «русском Израиле», или для тех, кто пытался ассимилироваться?

— Да по-разному было. Бывали концерты в университетах для русских студентов — они вели себя соответствующе, и было понятно, что и для кого я играю. Или концерт, например, в Араде по случаю дня города. На таком концерте среди прочих артистов должен быть кто-нибудь из России — вынь да положь. А выбор в Израиле был не слишком большой, поэтому ко мне часто обращались. Вот там самая разная, как вы понимаете, публика может быть — от эфиопской до русской. Кому-то ты интересен, кому-то не очень, кто-то вообще жарит шашлыки, пока ты поешь.

— Не переживали из-за того, что лишились своей публики, четкой «целевой аудитории»?

— Я понимал, что ее нет, этой целевой аудитории. Изначально я, может быть, и питал какие-то иллюзии, но очень быстро лишился их. Я понимал, моя целевая аудитория в Израиле — это капля в море. Потому что остальные смотрят Первый канал, по которому показывают Киркорова и Пугачеву. Как и здесь, впрочем.

— Вы как-то сказали, что разочаровались в своей эмиграции, потому что хотели начать международную карьеру, а Израиль не мог этого дать.

— Когда ты молодой, когда тебе 28 лет, кажется, что весь мир лежит перед тобой. Конечно, мне хотелось выйти на международный уровень, но я не очень себе представлял ту нишу, которую занимает Израиль в мировой музыке. Я понимал, что это провинция, но почему-то думал, что можно жить в Израиле и петь по-английски, например. Оказалось, что это абсолютная утопия. Но, когда я это понял, уезжать из Израиля мне уже не захотелось, честно говоря. Да и в Россию я вернулся не потому, что не сделал международную карьеру, а потому что выполнил свою задачу: скажем так, я повзрослел.

— Получается, Израиль стал для вас такой школой жизни?

— Да-да. Мне требовалось повзрослеть — и в Россию я вернулся готовым к сольной карьере. Потому что в 28 лет я к ней еще не был готов. Мне для этого нужен был какой-то абсолютно экстремальный отрезок пути. Чтобы он меня мобилизовал, чтобы совсем выбил из той колеи, в которой я уже начал увязать.

— То есть почувствовали, что повзрослели, и вернулись? Или был какой-то конкретный случай, после которого вы решили: все, не могу, возвращаюсь?

— Это происходило постепенно. На четвертом году моего пребывания в Израиле у меня в очередной раз появился [ Андрей ] Макаревич с идеей сделать передачу о путешествиях («Эх, дороги» — Прим. ред. ). Он пригласил меня стать соведущим этой программы. Мы ездили по всему миру, делали такие путевые заметки человека за рулем. Я стал меньше бывать в Израиле и больше за рубежом, в том числе в Москве. Я видел какие-то перемены. Знаете, тогда общество питало надежды, что наконец-то что-то изменится. И, несмотря на весь ужас этих бандитских 90-х, все понимали, что вот это временно, а есть что-то главное, какие-то демократические идеалы, к которым страна стремится. Я был вдохновлен этим. А еще больше был вдохновлен тем, что появился частный бизнес: открылось много частных студий грамзаписи, чего, конечно, не было, когда я уезжал. Появилась возможность зарабатывать деньги, рубль стал более или менее конвертируемым, можно было жить.

Ну а главное, я, действительно, повзрослел, понял, что могу делать что-то другое — самостоятельно, сбросив с себя рюкзак, на котором написано «Бит-квартет “Секрет”». Это было очень важно, я ощутил себя вновь готовым писать песни на русском языке. И я стал их писать. А когда пишешь, тебе нужен тот, кто будет слушать. Все эти люди здесь.

— Но Израиль не забываете? Бываете там?

— Каждый год бываем всей семьей. Иногда ездим в Эйлат, а в этом году просто были в Тель-Авиве. Ну, Тель-Авив вообще мой любимый город, потому что город, в котором ты прожил шесть лет, не может быть нелюбимым. Я люблю туда ездить. Это такая большая закусочная на берегу моря, но мне в ней хорошо, я хорошо там себя чувствую. На самом деле, в каждый свой приезд я стараюсь как минимум четыре места посетить: Тель-Авив, Иерусалим, Кейсарию и Тверию. С озером Кинерет много чего связано, там действительно есть места силы по берегам. Люблю Кейсарию, потому что это дыхание времени, и каждый раз к этому прикоснуться и интересно, и волнительно. Ну а Иерусалим я люблю, потому что это Иерусалим.

— Говорят, что вы сделали себе татуировку с именами детей на иврите. Это правда?

— Да.

(Показывает левое предплечье, на нем татуировка: два имени на цветочном фоне.)

— А почему на иврите?

— Ну, было бы странно, наверное, если бы здесь по-русски было написано «Маша» и «Леня». Все бы читали, и вообще. А так я знаю, что это имена моих детей, а для остальных это какие-то закорючки.

— Вы не планируете вернуться в Израиль — надолго, навсегда?

— Моя работа здесь, а я заложник своей профессии. Но если меня каким-то образом вынудят не работать в этой стране, то единственное место, куда я поеду жить, — это, конечно, Израиль.

Поэт уехал в израиль

Я был когда-то еще совсем молодым поэтом приглашен в израильское посольство на его закрытие в Москве после разрыва отношений – уже тогда посол, да и многие израильтяне хотели, чтобы я приехал. Но многие люди вставали поперек, не только в СССР, но и некоторые израильские коммунисты – под предлогом того, что меня и мои стихи постараются "провокационно использовать". Посольство чуть ли не билось лбом о стенку, но ничего не получалось.

Вот меня и пригласили на печальное прощание – работники посольства раздавали гостям – в основном писателям, художникам, профессорам – книги по истории искусства, немножко пили, многие плакали, в том числе посол. В попытках попасть в Израиль не для отъезда навсегда, а для ознакомления с его кибуцами, которые меня очень интересовали как идеалиста-социалиста, с его историей, с героями его освободительной борьбы я прошел те же трудности.

Ко мне приезжал будущий переводчик моего будущего "Бабьего Яра", участник варшавского восстания в гетто Шломо Эвен-Шошан – очаровательный князь Мышкин из кибуца, мы с ним подружились. Словом, я понял на своей шкуре все прелести того, каково быть "отказником", и потому почувствовал как свою их трагедию – хотя мне не надо объяснять, как важны для каждого человека поиски родовых корней.

Потом на моих глазах происходило то, как унижали уезжающих, отбирая у них ордена, исключая из партии, что было для них глубочайше болезненно, ибо они получали эти награды за то, что спасали вместе с другими солдатами и офицерами советской армии будущие поколения от фашизма, в том числе и поколение шестидесятников.

Так созревал во мне "Бабий Яр", и стоило мне оказаться в 1961 году рядом с ним вместе с Анатолием Кузнецовым, я в ту же ночь написал стихотворение, изменившее многое в моей судьбе, и убедил Толю начать писать свидетельства очевидца.

Я не думал о последствиях для самого себя – хотел только разломать заговор молчания, с пронзительной болью увидев вонючий мусор, сбрасываемый с грузовиков на десятки тысяч ни в чем не повинных жертв под землей. Я благодарен тому, что многие израильтяне продолжали стараться сделать все, чтобы я приехал. Мне пришлось всерьез поговорить с Вильнером, и некоторые израильские коммунисты убедили его к их и его чести его изменить точку зрения на мою поездку, и это решило все.

Я задолго до поездки не по опыту собственному, а по поэтической интуиции угадал еще в 1966 году, будучи в Ливане, что может случиться война и земля запылает. Я был на съезде писателей Азии в Бейруте – когда-то одном из самых красивых городов мира. Нас, писателей, повезли показать как туристский аттракцион гетто палестинских беженцев, чтобы мы посетовали на их нищету. Напротив гетто для туристов даже был построен роскошный туалет из типа баальбекского мрамора с позолоченными, а может, и с золотыми ручками.

Меня это потрясло своим лицемерием. Я выступил на конференции с вулканной речью, что прежде всего надо благоустроить беженцев, дать им работу, а то может быть однажды, что нищета и безнадежность, демонстрируемая как на выставке, могут взорвать прекрасный город Бейрут. Помню, как известный ливанский поэт Адонис сказал мне – если бы это осмелился сказать кто-нибудь из нас, то нас бы разорвали на клочки. Мне тайком друг от друга жали руки, и многие другие арабские писатели…

Вот видите, сколько неизвестных для вас переживаний связывает меня с Израилем. Я с детства любил мирить людей, и мне иногда крепко доставалось, да и достается. Меня все время пытаются перетянуть на одну какую-то сторону, а я вот уж такой уродился, я на стороне всех, но никогда не на стороне фашизма, какой бы демократией он ни прикрывался иногда. Так и в русско-украинском конфликте я принял единственную правильную позицию – прекратить кровопролитие безоговорочно и ни в коем случае не поддерживать слепо ни одну сторону.

Я приезжаю в Израиль с моей женой Машей всего на 5 дней и хотел бы, чтобы эти дни были для меня днями счастья, когда я встречу стольких старых и новых друзей. И я хочу делать свое любимое дело – соединять людей. Мира вам на вашей земле со всеми, кто живет у вас и рядом.

Мой любимый афоризм – из Эмерсона: "Любая стена – это дверь". Не уставайте искать ее – и найдете.

Читайте также: