Жене вон тоже отдохнуть охота

Обновлено: 10.01.2025

После переезда в Москву мы решили попробовать устроиться на нормальную постоянную работу, оставить свою мелкую торговлю, которой мы занимались последнее время. Муж тоже, почти сразу по приезду, нашёл работу, правда, всего лишь курьером, но в серьёзную фирму, и с довольно неплохой зарплатой. Больше всего ему понравился коллектив, их рабочая атмосфера, традиции. Хотя мне их традиции не понравились. То, что по праздникам будут корпоративы, я ещё приняла, но когда муж начал каждую суботу ходить в сауну без меня, я начала возмущаться. Во-первых скучно сидеть одной и ждать, когда он припрётся, а во-вторых, мало ли чем он там занимается. У нас с мужем всегда были очень доверительные отношения. Оно и понятно, у нас до этого, не было поводов для ревности, хотя бы потому, что имея свой небольшой общий бизнес, мы почти не расставались — всё было на виду. У нас были общие знакомые, друзья, коллеги. И полное доверие. А тут я начала его доставать.

— И что, женщины тоже с вами ходят?

— Нет. У них свой девичник.

— И что вы там одни, без девок?

— Если честно я не знаю, я был всего два раза. Раз была чисто мужская кампания, другой раз Серёга пришёл с девчёнками.

— И что вы с ними делали?!

— Ничего не делали. Они посидели десять минут в парилке, окунулись в басейн, выпили по бокалу шампанського, сказали что им пора и ушли.

— А они голые с вами в парилке были?

— Две в купальниках, а одна, если честно, только в трусах, топлесс.

— И ты так спокойно мне всё это рассказываешь? Ну короче, всё понятно. Ни в какую сауну ты не идёшь.

— Но я не могу не идти! Ты что не веришь? Подожди, ты что ревнуешь? Ты что, мне больше не доверяешь?

— Тогда я пойду с тобой. А что? Если там всё прилично, почему я не могу пойти?

— Но они без жён ходят, а я новичок, начну свои порядки устраивать?

— А мы не будем признаваться, что я твоя жена. Так я точно узнаю чем вы там занимаетесь. Только паритесь или.

— Да без проблем! Если тебе так припекло проверить, можешь идти. Ничем таким мы не занимаемся. Если тебе так хочется — пожалуйста.

В итоге мы договорились, что я пойду с ним, но он представит меня не как жену, а как дальнюю родственницу. И мы ни в коем случае не проговоримся.

На месте оказалось что других девочек не будет. Моему появлению явно были рады. Им и в голову не пришло, что я Вовкина жена. Он представил меня как свою двоюродную сестру. Не все в это поверили, но допытываться не стали.

В парилку я пошла в своём новом купальнике. Специально купила, такой, с кольцами по бокам. Мне и в голову не могло прийти, что они не из пластика, а металлические. Дошло в парилке, когда они нагреваться начали. Семён Иванович (Вовкин начальник) — огромный лысый дядька, начал нудно обьяснять, что в купальнике в сауну не ходят. Для этого мол, есть простыни и полотенца. Будто мы в сауне никогда не были. Пошла обмоталась простынью, вернулась в парилку.

Думаю выйду первой из парилки, окунусь, пока они ещё сидят. Вышла, позвала мужа в бассейн, думая что остальные задержатся в парной.

Простынь, повесила на перила и зашла в воду. Вообще-то, я ханжой никогда не была и не сильно боялась, что кто-то подсмотрит, но когда через пару секунд в басейн начала прыгать остальная компания всё же засмущалась. А простынь, когда все прыгали скинули в воду. Вова побежал, принёс полотенце. Подал руку, пытался меня прикрыть. Но вылезать из воды, всё равно пришлось на глазах у всех. Полотенце повязала вместо простыни выше груди. Оно оказалось коротковатое, внизу еле закрывало. Ещё подумалось, что руки лучше вверх не поднимать.

Дальше мы отлично проводилили время. Застолье. Танцы. Только Вова, по моему, напрягался из-за этой немного нестандартной ситуации. Особенно, когда парни роняли вилку, чтобы заглянуть на меня под столом. А я сжимала ноги и смеялась. За мной начали ухаживать, анекдоты, шутки, намёки разные. Я на мужа смотрю и киваю, типа, — вот как вы тут паритесь.

А шампанское-то начало понемногу действовать. Со временем, я уже не спешила первой выбегать из парилки, чтобы успеть окунуться одной. Начала прыгать в бассейн вместе со всеми. Надо сказать, что раньше уже было, что я снимала в сауне верх купальника, но тогда мы отдыхали с давнознакомой семейной парой. А тут. Совсем голая, одна, среди десятка мужиков. Неслабо ж я опьянела. Потом мы еще парились несколько раз и снова в бассейне я плавала обнажённой среди голых мужиков. А мы продолжали скрывать, что я жена Вовы. Но парни вели себя более-менее пристойно, почти не лапали, если касались в воде, то как бы ненароком.

А потом я сделала ошибку. Пока мы были в парилке пришли опоздавшие. , мест у стола, стало не хватать. Надо было сидеть, где сидела, а я захотела уступить место. Сказала, что сяду Вове на колени. Но мы же продолжали ломать комедию про дальних родственников, поэтому все начали предлагать свои колени. Когда я пробиралась к мужу, Семён Иванович, который до этого вёл себя наиболее прилично, настоял, а точнее, просто не спрашивая, усадил меня на колени к себе. Причём так, что задницей я почуствовала его причандалы, а из-за его высоченного роста, точнее его длинных ног, мои ноги свесились по бокам. Напомню, я в полотенце, которое чуть прикрывает задницу, у шефа простынь только на плечах, то есть голый.

И вот я сижу голой попой на коленях этого огромного голого дядьки, с раздвинутыми на ширину его колен ногами, думая, только бы кто-нибудь снова не надумал подглядывать под стол. Потом решила, что надо закусить, чтобы ещё больше не опьянеть. Встала, чтобы достать салата, не подумав, как это будет выглядеть сзади. Я же сидела на коленях шефа свесив в стороны ноги, поэтому встала, с нелепо раздвинутыми ногами. А когда я потянулась через пол стола за салатом, Семёну Ивановичу открылся ну очень откровенный вид на мои сокровенные места. Хорошо, что всё внимание было на Сергее, с его анекдотом. Короче, когда я привстала, шеф сделал то, чего я от него никак не ожидала. Он немного пододвинулся, как бы сполз, вперёд, ещё больше улучшив себе обзор. И я в полном смятении почувствовала, как он раздвигает мне половые губы разглядывая открытое влагалище! У меня руки заняты парой бутербродов и салатом, я растерялась и попыталась сесть, а он просто взял и направил член. Я когда поняла, что в меня что-то начинает проскальзывать, попыталась встать обратно, но шеф просто приподнял свои колени, мои ноги свесились по сторонам и я вынуждено села, прямо на проникающий в меня член. И я, от возмущения потеряв дар речи, ощутила, что его член, уже глубоко во мне! Я снова попыталась встать, а Семен Иванович, как будто ничего не случилось, — Галочка посидите ещё, и рукой придерживает. А другой рукой, как ни в чём не бывало, спокойно поднимает свою рюмку. Невозмутимо так, полусидя-полулёжа. Смотрю, ни муж, ни остальные ничего не замечают. Поднимать шум, скандал, совсем не хочется. А такую здоровенную штуковину, я никогда в себе не ощущала. Плотно так заполнил всё влагалище. Я ведь вообще-то, ни с кем, кроме мужа, этого не делала. Невозможно представить, что я чувствовала тогда.

А через минут десять, мы с Вовой собрались и пошли домой.

Через неделю, Вова снова собирается в сауну. Не знаю что делать. Не пускать, или идти с ним.

Она случайно уронила ложку.

Она случайно уронила ложку.
Звук был сильнее выстрела в тиши,
И, испугавшись, вздрогнула немножко.
Сын нервно бросил: - Мама, не спеши.

И тут взвилась змеей ее невестка,
Как будто наступила на иглу:
- Я ж говорю, что ей у нас не место,
На кухне вечно крошки на полу!

Ты знаешь, как она меня достала.
Я что, слугой быть у нее должна?
Так вот, последний раз тебе сказала -
Решай сегодня - я или она.

Кричала нервно, громко, истерично
И начисто забыв о тормозах.
Опять испорчен завтрак, как обычно.
Застыли слезы хрусталем в глазах.

Сынок молчал, молчала рядом внучка,
Тот ангелок, которого она
Так много лет в своих держала ручках.
Большая стала, нянька не нужна.

В невестку же как будто бес вселился -
Кричит, бьёт в гневе кулаком об стол:
- Чтоб завтра же к ней в зал переселился!
Сын молча встал из-за стола, ушел.

Рыдания застыли в горле комом,
Она не "мама" - "бабка" и "свекровь".
Дом стал чужим, жестоким, незнакомым.
Когда же в доме умерла любовь?

Очередная ночь была бессонной,
Подушка стала мокрою от слез,
И голова гудела медным звоном:
- Зачем, сыночек, ты меня привез?

А утром сын подсел к ее постели,
Боясь взглянуть в молящие глаза,
С волнением справляясь еле-еле,
Чуть слышно, полушёпотом сказал:

- Ты, мам, пойми. Мне тоже очень трудно.
Я между вами, как меж двух огней.
А ТАМ еще к тому же многолюдно,
Тебе с людьми там станет веселей.

- Да мне, сынок, веселья-то не надо.
Мне б рядом с вами, близкими людьми,
Мне б помереть, сынок, с тобою рядом.
- Да тяжело с тобой нам, ты пойми.

У нас и так семья, дела, работа.
И жизнь у нас ведь далеко не рай.
Жене, вон, тоже отдохнуть охота,
А тут тебе сготовь и постирай.

- Ну что, сынок, коль я обузой стала,
Вези меня в тот "престарелый дом".
Глаза прикрыв платочком, зарыдала.
А сын сглотнул застрявший в горле ком.

А через день нехитрые пожитки
Лежали в узелочках на полу.
Зачем-то дом припомнился, калитка.
А дождь стекал слезами по стеклу.

"Ну вот и все. Теперь им тут спокойней
И легче будет без обузы жить.
А я. Я видно этого достойна. "
Но ноги не хотели уходить.

А ноги стали ватными от горя,
И сердцу места не было в груди.
А сын, чтоб расставание ускорить,
На дверь кивнув, ей приказал: - Иди.

Она, за грудь держась не понарошку,
Как будто так ослабнет сердца боль:
- Давай, сынок, присядем на дорожку,
Чтоб легким путь туда был нам с тобой.

Но что дадут короткие минуты,
Коль расставанья обозначен срок?
Опередив вдруг сына почему-то,
Шагнула мама первой за порог.

. Казенный дом. Тяжелый спертый запах
Лекарств с едой и хлоркой пополам.
Вон, на диване, чей-то бывший папа,
В соседстве чьих-то, тоже бывших, мам.

Сын проводил с вещами до палаты,
Прощаясь, как-то сухо обронил:
- Прости меня. А будет скучновато,
Вот телефон. Возьми и позвони.

Но на прощанье все же обнял маму,
Прижал к себе, как много лет назад,
Когда еще была любимой самой.
Поцеловал и посмотрел в глаза.

А в тех глазах застыла боль разлуки,
Ее теперь ничем не исцелить.
В своих руках морщинистые руки
Он задержал, не в силах отпустить.

У мамы по щеке слеза скатилась.
- Ты сам, сынок, хоть изредка звони.
К плечу родному робко прислонилась:
- Иди, сынок, Господь тебя храни.

И вслед перекрестила троекратно.
И, опустившись тяжко на кровать,
Вдруг осознала - ей теперь обратной
Дороги к сыну больше не видать.

Дни потянулись чередою мрачной,
Похожие, как братья-близнецы.
За что конец такой ей был назначен?
За что здесь матери? За что отцы?

В тоске по сыну таяла, как свечка,
Молилась: - Господи, прости его,
Кровиночку мою, мое сердечко!
А больше мне не нужно ничего.

Возьми, Господь, мою скорее душу,
Коль не нужна я больше на Земле.
… Хранила фото сына под подушкой,
Казалось, с ним ей было спать теплей.

А сын, вернувшись из поездки дальней,
Все вспоминал про мамины глаза,
Все вспоминал ее тот взгляд печальный,
И как бежала по щеке слеза,

И запах мамин тот, неповторимый,
И пряди белых маминых волос,
И мамин голос ласковый, любимый.
- Зачем же маму я туда отвез?

Как мог забыть,что маме трудно было.
Что ей пришлось снести и пережить,
Когда она одна меня растила,
Когда пришлось ей о себе забыть.

Какой я после этого мужчина,
Раз маму не сумел я защитить?
Ту, с кем был связан прочной пуповиной,
Кто в этой жизни сможет заменить?

Наутро, не сказав жене ни слова,
Поехал снова в "престарелый дом".
- Лишь только б мамочка была здорова,
И все пойдет отныне чередом.

Теперь с нее сдувать пылинки буду,
Не дам слезинке ни одной упасть,
Давать ей буду лучшую посуду,
Еды кусочек лучший буду класть.

Вот, наконец, знакомая палатка,
На тумбочках - остывшая еда,
Пустующая мамина кроватка.
А мамы нет. Мелькнула мысль: "Беда".

И сжалось сердце в маленькую точку,
И под ногами закачался пол.
Рукой держась за стенку, по шажочку
По коридору медленно пошёл.

И чей-то голос вслед ему: - Послушай.
А по спине стекал холодный пот.
Но вдруг увидел, что навстречу с кружкой
По коридору мать его идет!

И сразу с плеч упал гнетущий камень,
И слезы счастья брызнули из глаз,
Он маму крепко обхватил руками,
А мамочка в рыданиях зашлась.

- Сынок. - Я, мама, за тобой вернулся,
Домой поедем, вещи собирай.
И, как бывало в детстве, улыбнулся:
- Я так решил! а ты не возражай.

… - Садись в машину, что ты в самом деле?
- Дай на прощанье им махну хоть раз.
А из окошек с завистью глядели
Им вслед десятки грустных старых глаз.

Она случайно уронила ложку.

Жене вон тоже отдохнуть охота

Она случайно уронила ложку.
Звук был сильнее выстрела в тиши,
И, испугавшись, вздрогнула немножко.
Сын нервно бросил: — Мама, не спеши.

И тут взвилась змеей ее невестка,
Как будто наступила на иглу:
— Я ж говорю, что ей у нас не место,
На кухне вечно крошки на полу!

Ты знаешь, как она меня достала.
Я что, слугой быть ей должна?
Так вот, последний раз тебе сказала -
Решай сегодня — я или она.

В невестку же как будто бес вселился -
Кричит, бьёт в гневе кулаком об стол:
— Чтоб завтра же к ней в зал переселился!
Сын молча встал из-за стола, ушел.

Рыдания застыли в горле комом,
Она не «мама» — «бабка» и «свекровь».
Дом стал чужим, жестоким, незнакомым.
Когда же в доме умерла любовь?

Очередная ночь была бессонной,
Подушка стала мокрою от слез,
И голова гудела медным звоном:
— Зачем, сыночек, ты меня привез?

— Ты, мам, пойми… Мне тоже очень трудно.
Я между вами, как меж двух огней.
А ТАМ еще к тому же многолюдно,
Тебе с людьми там станет веселей.

— Да мне, сынок, веселья-то не надо.
Мне б рядом с вами, близкими людьми,
Мне б помереть, сынок, с тобою рядом.
— Да тяжело с тобой нам, ты пойми.

— Ну что, сынок, коль я обузой стала,
Вези меня в тот «престарелый дом».
Глаза прикрыв платочком, зарыдала.
А сын сглотнул застрявший в горле ком.

«Ну вот и все. Теперь им тут спокойней
И легче будет без обузы жить.
А я… Я видно этого достойна. »
Но ноги не хотели уходить.

А ноги стали ватными от горя,
И сердцу места не было в груди.
А сын, чтоб расставание ускорить,
На дверь кивнув, ей приказал: — Иди.

Она, за грудь держась не понарошку,
Как будто так ослабнет сердца боль:
— Давай, сынок, присядем на дорожку,
Чтоб легким путь туда был нам с тобой.

… Казенный дом. Тяжелый спертый запах
Лекарств с едой и хлоркой пополам.
Вон, на диване, чей-то бывший папа,
В соседстве чьих-то тоже бывших мам.

Сын проводил с вещами до палаты,
Прощаясь, как-то сухо обронил:
— Прости меня… А будет скучновато,
Вот телефон. Возьми и позвони.

У мамы по щеке слеза скатилась.
— Ты сам, сынок, хоть изредка звони.
К плечу родному робко прислонилась:
— Иди, сынок, Господь тебя храни.

И вслед перекрестила троекратно.
И, опустившись тяжко на кровать,
Вдруг осознала — ей теперь обратной
Дороги к сыну больше не видать.

В тоске по сыну таяла, как свечка,
Молилась: — Господи, прости его,
Кровиночку мою, мое сердечко!
А больше мне не нужно ничего.

И запах мамин тот, неповторимый,
И пряди белых маминых волос,
И мамин голос ласковый, любимый.
— Зачем же маму я туда отвез?

Как мог забыть, что маме трудно было.
Что ей пришлось снести и пережить,
Когда она одна меня растила,
Когда пришлось ей о себе забыть.

Наутро, не сказав жене ни слова,
Поехал снова в «престарелый дом».
— Лишь только б мамочка была здорова,
И все пойдет отныне чередом.

Вот, наконец, знакомая палатка,
На тумбочках — остывшая еда,
Пустующая мамина кроватка.
А мамы нет… Мелькнула мысль: «Беда».

И чей-то голос вслед ему: — Послушай.
А по спине стекал холодный пот.
Но вдруг увидел, что навстречу с кружкой
По коридору мать его идет!

— Сынок. — Я, мама, за тобой вернулся,
Домой поедем, вещи собирай.
И, как бывало в детстве, улыбнулся:
— Я так решил! а ты не возражай.

… — Садись в машину, что ты в самом деле?
— Дай на прощанье им махну хоть раз.
А из окошек с завистью глядели
Им вслед десятки грустных старых глаз…

ОДИНОКАЯ ЖЕНЩИНА

Я пишу не ради хлеба насущного, а лишь тогда, когда у меня просто нет сил молчать, когда сама жизнь народа, частью которого я постоянно себя ощущаю, заставляет взяться за авторучку.

Стояла глубокая осень. Казалось, что тёмное, с проносящимися тучами, небо едва-едва не касалось земли. Холодный ветер с моросящим дождём приводил людей, стоявших в очереди на улице в г. Ломоносов в ожидании пригородного автобуса, в уныние. Спрятаться от непогоды было негде. Да и сама остановка никак не была обозначена. Просто постоянные пассажиры знали, что именно здесь, на углу, начальная остановка автобуса № 653. Глядя на эту безмолвную толпу народа казалось, что и самой жизни они не рады.

До прихода автобуса, а расписание было только в самом автобусе, оставалось около часа. Народу прибавлялось. Я попыталась заговорить с рядом стоявшей женщиной, но она быстро решила уехать на другом автобусе несмотря на предстоящие пересадки. И тут ко мне подошла маленькая, старенькая на вид, в надвинутом почти на глаза капюшоне, женщина. Слово за слово, и мы разговорились.

Звали женщину Вера Сергеевна. Ей было 62 года, хотя выглядела она значительно старше. Жила Вера Сергеевна одна в социальной квартире на пятом этаже в «вечном ремонте», т.к. из-за протечек крыши во время дождя или мокрого снега по стенам всегда бежала вода. Поэтому у неё в запасе постоянно имелись обои, клей, штукатурка…

Родни у Веры Сергеевны было немало, но родня мужа, который умер давно, когда их единственному сыну было всего пять лет, жила в Белоруссии, а её родня -в Сибири, так что Вера Сергеевна одна и воспитывала своего сына. Но хорошо помогала свекровь и даже неоднократно просила отдать ей внука.

Замуж Вера Сергеевна так больше и не вышла, одна воспитала и выучила сына, работая, не покладая рук, чтобы у её сыночка было всё. Когда у сына появилась своя семья, мать с ещё большими усилиями стала помогать молодой семье, души не чаяла во внуках. Но начались у неё нелады со здоровьем, и пришлось ей выйти на пенсию. Теперь помогать молодым у Веры Сергеевны не было ни физических сил, ни лишних денег. Помощь нужна была ей. Конечно, это сильно не понравилось невестке. Однажды пришла Вера Сергеевна в семью сына, чтобы поздравить с днём рождения внучку, и оставила свою уличную обувь посередине коридора. Тут вернулась с работы невестка и со злостью пнула туфли свекрови со словами:

- Опять припёрлась эта старая дура…

Вот примерно с тех пор и перестала Вера Сергеевна общаться с семьёй сына, а затем и с ним. И сейчас ни сын, ни она даже не интересуются друг другом.

-Она случайно уронила ложку. Звук был сильнее выстрела в тиши.

И, испугавшись, вздрогнула немножко. Сын нервно бросил: - Мама, не спеши.

И тут взвилась змеёй её невестка, как будто наступила на иглу.

-Я ж говорю, что ей у нас не место, на кухне вечно крошки на полу.

Ты знаешь, как меня она достала. Я что, слугой ей быть должна?

Так вот, последний раз тебе сказала, решай сегодня - я или она!

Кричала нервно, громко, истерично, и начисто забыв о тормозах.

Опять испорчен завтрак, как обычно, застыли слёзы хрусталём в глазах.

Сынок молчал, молчала рядом внучка, тот ангелок, которого она

Так много лет в своих держала ручках… Большая стала, нянька не нужна…

В невестку же как будто бес вселился, кричит, бьёт в гневе кулаком об стол:

-Чтоб завтра же к ней в зал переселился! Сын молча встал из-за стола, ушёл…

Рыдания застыли в горле комом. Она - не «мама» - «бабка и свекровь».

Дом стал чужим, жестоким, незнакомым. Когда же в доме умерла любовь?

Очередная ночь была бессонной, подушка стала мокрою от слёз,

И голова гудела медным звоном: - Зачем, сыночек, ты меня привёз?

А утром сын подсел к её постели, боясь взглянуть в молящие глаза.

С волнением справляясь еле-еле, чуть слышно, полушёпотом сказал:

-Ты, мам, пойми… Мне тоже очень трудно… Я между вами, как меж двух огней.

А ТАМ ещё к тому же многолюдно, тебе с людьми там будет веселей.

-Да мне, сынок, веселья-то не надо, мне б рядом с вами, близки людьми,

Мне б помереть, сынок, с тобою рядом…

-Да тяжело с тобой нам, ты пойми… У нас и так семья, дела, работа,

И жизнь у нас ведь далеко не рай. Жене вон тоже отдохнуть охота,

А тут тебе сготовь и постирай…

-Ну что, сынок, коль я обузой стала, вези меня в тот престарелый дом…

Глаза прикрыв платочком, зарыдала, а сын сглотнул застрявший в горле ком.

А через день нехитрые пожитки лежали в узелочках на полу.

Зачем-то дом припомнился, калитка… А дождь стекал слезами по стеклу.

-Ну, вот и всё. Теперь им тут спокойней и легче будет без обузы жить.

А я… Я, видно, этого достойна… - Но ноги не хотели уходить.

А ноги стали ватными от горя, и сердцу места не было в груди.

А сын, чтоб расставание ускорить, на дверь кивнув, ей приказал: - Иди…

Она, за грудь держась не понарошку, как будто так ослабнет сердца боль,

-Давай, сынок, присядем на дорожку, чтоб лёгким путь туда был нам с тобой.

Но что дадут короткие минуты, коль расставанья обозначен срок?

Опередив вдруг сына почему-то, шагнула мама первой за порог…

….Казённый дом. Тяжёлый, спёртый запах лекарств с едой и хлоркой пополам.

Вон, на диване, чей-то бывший папа в соседстве чьих-то тоже бывших мам.

Сын проводил с вещами до палаты, прощаясь, как-то сухо обронил:

-Прости меня… А будет скучновато – вот телефон, возьми и позвони.

Но на прощанье всё же обнял маму, прижал к себе, как много лет назад,

Когда ещё была любимой самой, поцеловал и посмотрел в глаза.

А в тех глазах застыла боль разлуки, её теперь ничем не исцелить.

В своих руках морщинистые руки он задержал, не в силах отпустить.

У мамы по щеке слеза скатилась.

-Ты сам, сынок, хоть изредка звони. - К плечу родному робко прислонилась:

-Иди, сынок, Господь тебя храни. – И в след перекрестила троекратно,

И, опустившись тяжко на кровать, вдруг осознала – ей теперь обратной

Дороги к сыну больше не видать… Дни потянулись чередою мрачной,

Похожие, как братья-близнецы. За что конец ей был такой назначен?

За что здесь матери? За что отцы? В тоске по сыну таяла, как свечка,

Молилась: - Господи, прости его, кровиночку мою, моё сердечко,

А больше мне не нужно ничего. Возьми, Господь, мою скорее душу

Коль не нужна я больше на Земле. – Хранила фото сына под подушкой, казалось,

С ним ей было спать теплей…

А сын, вернувшись из поездки дальней, всё вспоминал про мамины глаза,

Всё вспоминал её тот взгляд печальный, и как бежала по щеке слеза.

И запах мамин тот, неповторимый, и пряди белых маминых волос,

И мамин голос ласковый, любимый.

-Зачем же маму я туда отвёз? Как мог забыть, что маме трудно было,

Что ей пришлось снести и пережить, когда она одна меня растила,

Когда пришлось ей о себе забыть? Какой я после этого мужчина,

Раз маму не сумел я защитить? Ту, с кем был связан прочной пуповиной,

Кто в этой жизни сможет заменить?

Наутро, не сказав жене ни слова, поехал снова в престарелый дом.

-Лишь только б мамочка была здоровой и всё пойдёт отныне чередом.

Теперь с неё сдувать пылинки буду, не дам слезинке ни одной упасть.

Давать ей буду лучшую посуду, еды кусочек лучший буду класть.

Вот, наконец, знакомая палатка, на тумбочках - остывшая еда,

Пустующая мамина кроватка, а мамы нет… Мелькнула мысль: - «Беда. »

И сжалось сердце в маленькую точку, и под ногами закачался пол.

Рукой держась за стенку, по шажочку по коридору медленно пошёл…

И чей-то голос вслед ему: - Послушай… А по спине стекал холодный пот.

Но вдруг увидел, что навстречу с кружкой по коридору мать его идёт.

И сразу с плеч упал гнетущий камень, и слёзы счастья брызнули из глаз.

Он маму крепко обхватил руками, а мамочка в рыданиях зашлась.

-Я, мама, за тобой вернулся. Домой поедем, вещи собирай.

И, как бывало в детстве, улыбнулся:

- Я так решил, а ты не возражай. Садись в машину. Что ты в самом деле?

-Дай на прощанье им махну хоть раз…

А из окошек с завистью глядели им вслед десятки грустных, старых глаз…

( Из интернета - В.Киселёва )

Сколько слёз было пролито Верой Сергеевной, но куда, кому пожалуешься, кто может помочь? Но ещё хуже было, когда наступило улучшение здоровья, возвращались силы и вдохновение, а куда их применить?

В это время в стране продолжалась неразбериха. После того, как у власти был Ельцин, который сначала вёл свою Свердловскую область по пути к светлому коммунистическому будущему, вдруг, развернувшись на 180 градусов, повёл всю страну к процветающему капитализму. Он пожелал в американском конгрессе «Благословения и процветания Америке» и дал там клятву, что положит все силы, чтобы в Россию никогда не вернулся социализм. Он поклялся, что положит свои руки на рельсы под поезд, если жизнь людей станет хуже. А жизнь народа стала намного хуже, но никто не вспоминал про клятвы президента.

В команде Ельцина появился Чубайс, который поставил перед собой цель вбить последний гвоздь в крышку гроба социализма. Началась приватизация, вернее - «прихватизация». Из приближённых друзей был быстро создан класс сверхбогатых людей, владельцев огромного имущества страны, которое создавал весь народ. Сам же народ оставался не у дел. Ельцин успел позаботиться лишь о благополучии своей собственной семьи, о себе лично и о своих приближённых, приведя к власти ВВП и взяв с него обещание не преследовать их и дать всем им возможность процветания. О народе не вспомнил.

Разорялись заводы, фабрики, совхозы, массово закрывались школы, больницы. Образование и медицина наполовину стали платными. Значительно увеличилось число правителей разного уровня, которые устанавливали себе миллионные зарплаты и разворовывали страну, покупая за границей дворцы, яхты, спортклубы и даже целые острова. Члены их семей жили там припеваючи, в то время как отцы их семейств трудились «не покладая рук на благо России», жадными руками прихватывая все лакомые куски, созданные руками рабочих, живших при социализме. В то же время они при всём - при - том не уставали пинать всё социалистическое прошлое. А простые люди помнили, что именно при социализме и образование, и медицина были бесплатными, что бесплатными были квартиры, из которых их никто не мог выселить и никакого налога на них не было. Не было Пенсионного Фонда, но достойные пенсии выплачивались регулярно. Никогда не собирали «со всего мира» деньги на лечение детей…

Люди помнили, что правители обещали к 2020 году, что Россия войдёт в пятёрку крупнейших экономик мира, зарплата вырастет до 2700 долларов США, россияне не будут страдать от произвола чиновников, исчезнет коррупция, не будет беспредела ЖКХ, будет честность избирательного процесса, что не потребуется совершать ежедневно «невероятный прорыв». Обещали, что прекратятся хищения на крупнейших предприятиях, таких как строительство, космодром «Восточный» и др., что будет создано 25 миллионов рабочих мест и т.д.

- Но где всё это? – восклицала Вера Сергеевна.

И люди стали приспосабливаться к новой жизни. Ушли нравственность, добропорядочность, патриотизм… Одни радовались небольшим подачкам и говорили:

- Я жить стала лучше. У меня появились свободные деньги.

Даже пенсионеры, нередко жалуясь на дороговизну жизни, нередко говорили:

- Пусть и дорого, но я могу теперь позволить хоть изредка побаловать себя, купив то огурчик, то помидорчик, то курятинки… Так что я за ВВП. Ему ведь одному трудно справляться с непослушными помощниками, да и лишь бы не было войны, а мы всё перетерпим, переживём.

Но оставалось много людей, которые не хотели мириться с великим расслоением общества, с притеснением тех, кто выступал против «воров в законе». Вот к ним – то и примкнула Вера Сергеевна в партию «Великая Россия», обратив всю свою нерастраченную энергию на благо улучшения жизни простых людей.

- Как-то раз одна моя знакомая, - рассказывала Вера Сергеевна, - спросила у меня, сколько мне платят в этой партии, а я шутя ей ответила, что ежемесячно получаю от партии по пять тысяч рублей.

- Вот ведь как хорошо тебе, я бы, пожалуй, тоже вошла в эту партию, - сказала подруга. - И тут я рассмеялась, сказав, что в партии никаких денег никто не даёт, а наоборот, каждый член её по возможности вносит посильные добровольные пожертвования.

Теперь Вера Сергеевна стала участвовать в митингах, стала стоять в пикетах, ходить в колоннах с лозунгами и транспорантами. Её хватали омоновцы и росгвардейцы, её забирали в полицию и там с пристрастием допрашивали, но всё это ещё больше разжигало в ней азарт. Она чувствовала в себе силы «Матери» Горького из одноимённого романа, призывающей:

- Собирай, народ, силы свои во единую силу!

- Мы понимаем, что сил в нашей партии немного, что нам одним даже в Госдуму не пройти на выборах, поэтому при голосовании мы примкнули к коммунистам. Эх, если бы наши люди не были так трусливы, насколько бы раньше жизнь их стала лучше.

Время за нашей беседой пролетело незаметно. Уже выходя из автобуса, я пожелала успехов Вере Сергеевне в её жизни, наполненной такими благородными стремлениями!

Жене вон тоже отдохнуть охота

Чужой компьютер

Иван Петрович

перейти к странице

Иван Петрович запись закреплена

Нравится Показать список оценивших

Жене вон тоже отдохнуть охота

Ты знаешь, как она меня достала.
Я что, слугой быть ей должна?
Так вот, последний раз тебе сказала -
Решай сегодня - я или она.

. Казенный дом. Тяжелый спертый запах
Лекарств с едой и хлоркой пополам.
Вон, на диване, чей-то бывший папа,
В соседстве чьих-то тоже бывших мам.

Великая ко всем читателям просьба: поскольку стихи выложены не ради популярности и тщеславия, а исключительно с целью сделать наш мир чище, добрее, милосерднее, то хотелось бы, чтобы их прочитало как можно большее количество людей. Для этого не поленитесь, поделитесь стихотворением и поставьте "лайк". Ваш личный вклад в доброе дело очень важен.

Другие статьи в литературном дневнике:

19.12.2019. Она случайно уронила ложку.
14.12.2019. Уходят матери.
11.12.2019. Это я тебе не звоню.
04.12.2019. Куда мне деть твоё прости?
03.12.2019. На огромной клумбе у вокзала.
02.12.2019. У дороги.

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Читайте также: