Слишком поздний послеполуденный отдых фавна
Вам вечность подарить, о нимфы!
Полдень душный
Растаял в чаще сна, но розово-воздушный
Румянец ваш парит над торжеством листвы.
Так неужели я влюбился в сон?
Увы,
Невыдуманный лес, приют сомнений темных, --
Свидетель, что грехом я счел в роптаньях томных
Победу ложную над розовым кустом.
Опомнись, Фавн.
Когда в пылании густом
Восторг твой рисовал двух женщин белокожих,
Обман, струясь из глаз, на родники похожих,
Светился холодом невинности, но та,
Другая, пылкая, чьи жгучие уста
Пьянят, как ветерок, дрожащий в шерсти рыжей,
Вся вздохи, вся призыв! -- о нет, когда все ближе
Ленивый обморок полдневной духоты,
Единственный ручей в осоке слышишь ты,
Напевно брызжущий над флейтою двуствольной,
И если ветерок повеет своевольный,
Виной тому сухой искусственный порыв,
Чьи звуки, горизонт высокий приоткрыв,
Спешат расплавиться в непостижимом зное,
Где вдохновение рождается земное!
О сицилийское болото, день за днем
Я грабил топь твою, снедаемый огнем
Тщеславной зависти к величью солнц, ПОВЕДАЙ,
«Как срезанный тростник был укрощен победой
Уменья моего, и сквозь манящий блеск
Ветвей, клонящихся на одинокий плеск
Усталого ключа, я вдруг увидел белый
Изгиб лебяжьих шей и стаи оробелой
(Или толпы наяд!) смятенье!»
Все горит
В недвижный этот час и мало говорит
Тому, кто, оживив тростник, искал несмело
Гармонии, когда листвою прошумело
И скрылось тщетное виденье многих жен:
Потоком древнего сиянья обожжен,
Вскочив, стою один, как непорочный ирис!
О нет! не быстрых губ нагой и влажный вырез,
Не жгучий поцелуй беглянок выдал мне:
Здесь на груди моей (о Фавн! по чьей вине?)
Еще горит укус державный -- но довольно!
Немало тайн таких подслушивал невольно,
Обученный тростник, что так бездонно пуст,
Когда, охваченный недугом жарких уст,
Мечтал в медлительных, согласных переливах,
Как в сети путаниц обманчиво-стыдливых
Мы песней завлечем природы красоту
И заурядных спин и бедер наготу,
По замыслу любви, преобразим в тягучий
Томительный поток негаснущих созвучий,
Не упустив теней из-под закрытых век.
Сиринга, оборви свирельный свой побег!
Дерзай, коварная, опять взойти у влажных
Озерных берегов, а я в словах отважных
Картиной гордою заворожу леса,
С невидимых богинь срывая пояса!
Вот так из сочных грозд я выжимаю мякоть
И, горечь обманув, решаюсь не заплакать:
Смеясь, спешу надуть пустую кожуру
И на просвет слежу пьянящую игру
Огней, встречающих мерцаньем ночь седую.
О нимфы, ПАМЯТЬЮ я кожицу раздую
Прошедшего: «Мой взор пронзал снопами стрел
Камыш, где я сквозь пар купанье подсмотрел
Бессмертных спин, страша листву рычаньем гнева.
И вдруг алмазный всплеск! Бегу и вижу: дева
Спит на груди другой, -- к невинности ревнив,
Я подхватил подруг и, не разъединив
Переплетенных тел, укрылся под навесом
Не слишком строгих роз, чей аромат над лесом
К светилу ярому возносится сквозь тень:
Там наши пылкие забавы гасит день».
О ноша девственных взбешенных обольщений,
Укора твоего нет для меня священней,
Когда отчаянно ты губ моих бежишь,
Бледнее молнии, рыдаешь и дрожишь!
От ног бесчувственной наяды к сердцу томной
Передается дрожь и, вид отбросив скромный,
Она вдыхает хмель дурманящих паров.
«Испуг предательский в душе переборов,
Лобзаний спутанных я разделяю гущи
И, раздражив Олимп, объятья стерегущий,
Упрятать тороплюсь самодовольный смех
В колени маленькой богини (без помех
Ей овладел бы я, но от сестры влюбленной
Не отнял -- я все ждал, что пыл неутоленный
Переметнется к ней), кто думать мог, что вдруг
Добыча выскользнет из ослабевших рук,
Разъятых смутными смертями, не жалея
Похмельных слез моих. Смириться тяжелее
С неблагодарностью».
Что искушать богов!
Пусть, волосы обвив вокруг моих рогов,
Другие поведут меня к счастливым чащам.
Ты знаешь, страсть моя, как, зрелым и звенящим,
Взрывается гранат в густом гуденье пчел,
И кто бы кровь твою в тот миг ни предпочел,
Она бежит, томясь, навстречу жадной плоти.
Над гаснущей листвой, в золе и позолоте,
Прощальные пиры зажжет закатный хром,
О Этна! из глубин твоих бессонный гром
Прольется, лавою кипящей обжигая,
Венеры над тобой мелькнет стопа нагая!
В объятиях моих -- царица!
Не спастись
От неизбежного возмездья.
Возвратись,
Безмолвная душа к полуденному зною,
Где плоть усталая смирится с тишиною, --
Там опьяняющих лучей я выпью сок
И, голову склонив на страждущий песок,
Забуду дерзкие кощунственные речи.
О нимфы! И во сне я с вами жажду встречи.
Перевод Романа Дубровкина
Художник Юрий Клапоух
Юрий Клапоух родился 12 марта 1963 года, Живет в Харькове. Достичь нынешних результатов в творчестве помогли четыре курса факультета ИЗО и 15 лет ежедневного поиска своего стиля и формы. В настоящее время в своих работах ближе всего к романтизму, но особое пристрастие - классический портрет. В период с 1995 по 1998 год единолично расписал храм Александра Невского в родном городе. Провел персональную выставку и принимал участие в нескольких сборных. Для настоящего периода творчества художника характерна тематика с жанровым преобладанием пейзажа и сюжетной композиции. Работы в частных коллекциях стран СНГ, в Америке, в Чехии, Польше, Австрии, Германии и ЮАР.
Слишком поздний послеполуденный отдых фавна (1983) смотреть онлайн
Фильм рассказывает историю мужчины, находящемся в преклонном возрасте, но не утратившим свою резвость и галантность и стремление понравиться молоденьким женщинам. Получиться ли у них это?
Фильм с иронией рассказывает о людских порках и развязности женщин. В нем описывает история о постаревшем Дон Жуане, который уже не может измениться и даже в солидных летах пытается соблазнять молодых женщин. И его галантность, напористость и уверенность в себе по-прежнему позволяют ему делать это с большим успехом.
Николай Цискаридзе в роли Вацлава Нижинского
На сцене музтеатра Станиславского в рамках фестиваля "Русские сезоны ХХI век", организованного Благотворительным фондом им. Мариса Лиепы, прошел бенефис Николая Цискаридзе, в ходе которого народный артист "примерил на себя корону Вацлава Нижинского". ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА сочла, что этот головной убор так не носят.
Слова о "короне Нижинского" глава фонда Андрис Лиепа произнес не зря: в этот вечер Николай Цискаридзе в сопровождении Владимира Спивакова и его Национального филармонического оркестра выступил в трех коронных ролях легендарного танцовщика — в фокинских балетах "Призрак розы" и "Шехеразада", а также в "Послеполуденном отдыхе фавна", поставленном самим Вацлавом Нижинским (в буклете автора, впрочем, упорно именуют Нежинским — то ли в честь одноименных огурцов, то ли по созвучию с художницей Нежной, восстановительницей костюмов и декораций Льва Бакста).
Кроме репертуара и царского положения в соответствующих антрепризах (дягилевской и лиеповской), ничто не связывает господ Нижинского и Цискаридзе, двух разительно несхожих людей: замкнутого диковатого поляка с пластилиновым лицом и общительного грузина с медальным профилем, телезвезду и завсегдатая светских вечеринок. Да и артисты они контрастные. Невысокий, с коротковатыми ногами и тяжелой щиколоткой Вацлав Нижинский, по воспоминаниям современников, на сцене "лепил из себя все, что пожелает: мог казаться прекрасным или уродливым, чарующим или отталкивающим". Статный Николай Цискаридзе с его безупречными ногами и роскошной стопой, к преображениям не склонен: в любой роли он предстает самим собой — лауреатом Госпремии и премьером Большого театра. И все же бенефис народного артиста не свелся к простому дефиле: разные костюмы позволили господину Цискаридзе явить разные стороны своей индивидуальности.
В "Призраке розы" — фокинском дуэте на музыку Веберна, в котором барышню околдовывает аромат принесенной с бала розы,— артист в роли цветочного призрака сделал акцент на верхней половине тела: его украшенный бутонами торс и дивно вылепленные руки манили, извивались и опутывали кроткую Жанну Аюпову, балерину Мариинского театра. До технических каверз руки уже не дошли. Да и то сказать: балетмейстер Фокин понаставил слишком уж заковыристые вращения — связки из двух больших туров по два оборота каждый да еще с переходом на пируэт. И хотя народный артист заранее решил ограничиться одним туром, пакостные вращения все равно сорвались. Но зато потом было много летучих перекидных (хоть и без заносок), двойных assembles en tournant (хоть и не в разные стороны, как танцуют западные Призраки) и столь чарующих полуулыбок, что эффект от выступления можно уподобить не едва ощутимому запаху полуувядшей розы, а щедро вылитому флакону одеколона.
"Послеполуденный отдых фавна" был премьерой вечера: этот восьмиминутный балет на музыку Дебюсси, возрожденный на Западе тридцать лет назад, в России танцевал лишь Никита Долгушин, слишком немолодой и педантичный для образа мифического существа с фетишистскими склонностями. В 1912 году этот балетмейстерский опыт Нижинского вызвал целую бурю в парижском Шатле. Дело было не только в эстетическом радикализме первого модернистского опуса в балетной истории, хотя хореография, развернутая в профиль, как на архаических греческих барельефах, не содержала ни единого балетного па. Буржуазных парижан шокировало поведение Фавна, обращавшегося с покрывалом ускользнувшей от него Нимфы как с живой женщиной. Впрочем, в исполнении Рудольфа Нуреева этот балет способен шокировать и сейчас, даже на пленке: с таким плотоядным сладострастием его Фавн протыкает ладонями прозрачную тряпку, с такой сладкой мукой укладывается на нее и с такой достоверностью имитирует финальный оргазм.
Ничего подобного премьер Большого просто не мог себе позволить. Да и сам балет оказался вывернут наизнанку, причем трудно сказать, по чьей вине: Георга Ианку из Италии, показавшего текст исполнителям, режиссера-постановщика Андриса Лиепы или самого бенефицианта. В представленной версии Фавн отнюдь не высматривал купающуюся нимфу, робко прячась у задника, а решительно явился на авансцену, и та сама пошла к нему в лапы, скинув покрывало прямо в его объятиях. Господин Цискаридзе с царственным величием добровольно предпочел белый шарфик живой балерине Татьяне Чернобровкиной, хотя та еще неоднократно пробегала по сцене из кулисы в кулису в тщетной надежде привлечь к себе внимание. Единственный прыжок спектакля — нарочито грубое жете в форме свастики — народный артист облагородил в академическом духе, зато расслабленную игру на свирели заменил на волевое дудение в позе трубящего в горн пионера. Рискованный финальный эпизод он избавил от физиологических аллюзий: прогнулся в талии (для гимнастического упражнения недостаточно, для сексуального — избыточно) и вытянулся ничком с сознанием выполненного долга.
Покончив таким образом со стилистическими изысками, господин Цискаридзе с облегчением вернулся к привычному амплуа: к роли "золотого раба" в многократно танцованной им "Шехеразаде" — ориентальной картинке про прелюбодеяние в гареме, которую господин Лиепа упорно выдает за точную копию балета Михаила Фокина. Похоже, "Шехеразаду" мало репетировали: и артисты Кремлевского балета танцевали с небрежностью, и центральный дуэт неверной жены шаха с рабом выглядел на редкость несогласованным. Илзе Лиепа трагически раздиралась между вожделением и раскаянием: вместо одалиски выходила какая-то мадам Бовари. В ответ Николай Цискаридзе, вероятно, приняв к сведению слова дореволюционного критика Левинсона про "прекрасного зверя из тигровой породы, сильного, вкрадчивого, с детской усмешкой", улыбался в 32 зуба и шалил как котенок. И хотя партнеры неотрывно глядели друг другу в глаза и терлись телами с наработанным опытом воодушевлением, заподозрить между ними запретную страсть было совершенно невозможно. Главным во всей этой истории оказался большой пируэт Николая Цискаридзе — стремительный и практический безупречный.
Ничего другого зрителям и не было надо. Поклонники завалили бенефицианта цветами, вовсе не собираясь сравнивать его с Нижинским, Андриса Лиепу — с Сергеем Дягилевым, художницу Нежную — с художником Бакстом, а китч уездного Лас-Вегаса — с революционным эстетством "Русских сезонов" столетней давности. Ведь не для Европы же старается фонд, для своих соотечественников. Правда, для состоятельных — билет на нашего "Нежинского" стоил 15 тысяч рублей.
Слишком поздний послеполуденный отдых фавна
Урок эротики
В Большом поставили "Послеполуденный отдых фавна"
Премьера балета Дебюсси прошла почти незамеченной. Между тем двенадцатиминутная новелла американца Джерома Роббинса стоит дюжины отечественных балетных эпопей.
Балет американского классика Джерома Роббинса Большому театру (точнее, лично Владимиру Васильеву) подарил благотворительный фонд Bolshoi Ballet and Opera Foundation, NY — оплатил права на балет, постановку, декорации, гонорары и все прочее. Нежданный дар театр воткнул в репертуар между рутинными одноактными балетами "Шопениана" и "Паганини". Менее подходящую компанию для "Послеполуденного отдыха фавна" подобрать было трудно.
Затертый между топорно исполненной стилизацией под романтизм и невероятно пафосной историей про то, как гениального художника травила инквизиция, этот изысканный дуэт рисковал остаться незамеченным. Между тем появление в Большом хореографии Роббинса — событие исключительное. Знаменитый автор "Вестсайдской истории", постоянный балетмейстер и со-худрук баланчинской труппы NY-city ballet, Роббинс был одержим идеей "очеловечить" классику — сделать ее столь же доступной и актуальной, как, скажем, джаз или тот же мюзикл. Самое удивительное, что ему это удалась.
"Послеполуденный отдых фавна" Роббинс поставил в 1953-м для Танакиль Леклерк — жены и музы Баланчина, загадочной красавицы с точеной фигурой и великолепными ногами. Пряный балет Дебюсси, написанный по мотивам поэмы Малларме об эротических грезах фавна, прагматичный американец лишил всякой экзотичности. Действие он перенес в танцкласс, "фавном" у него стал танцовщик, отдыхающий между репетициями, "нимфой" — балерина, пришедшая в класс позаниматься, причиной любовного томления — знакомые классические па.
Те самые па, которые в советском балете потеряли всякую сексуальность. И которые некогда заставляли заходиться в эротическом экстазе главного русского теоретика танца — Акима Волынского, явно по недоразумению зачисленного в "аскеты" и "философы". "Дайте мне эту целомудренную замкнутость в простертых ногах, по которым еще веют тихие, еле дышащие зефиры!" — восклицал он в годы военного коммунизма. И спустя тридцать лет американец Джером Роббинс откликнулся на этот вопль своим "Фавном".
Белые, парашютного шелка стены репетиционного зала. Гигантские окна и распахнутая дверь — сквозь них проникает безмятежная синева жаркого полдня. "Четвертую стену" — зеркало балетного класса — заменяет яма зрительного зала. В классе — профессионалы. Упражнения у станка, адажио на середине. Но неурочность одинокой репетиции заставляет персонажей почувствовать эротическую первооснову привычных движений. Взгляды танцовщиков устремлены в несуществующее зеркало — прямой контакт грозит разрушить полуденное наваждение. Тихий поцелуй, на который отваживается одурманенный фавн-танцовщик, прерывает этот сомнамбулический дуэт. Нимфа — то ли коллега-танцовщица, то ли видение — растворяется в полуденном мареве.
Двенадцатиминутный дуэт Роббинса молодые солисты Большого театра — Светлана Лунькина и Дмитрий Белоголовцев — сумели воспроизвести с максимальным тактом, не допустив ни советской "актерской игры", ни излишней экзальтации движений. "Естественность" сценического поведения давалась им нелегко: танцовщик имитировал вожделение с несколько искусственным мышечным напряжением; танцовщица, избегая открытого эротизма, впала в некоторую прострацию. Но все же "человеческая" классика Роббинса лучше поддается переводу на язык чужой школы, чем кристальные опусы Баланчина. Получив в подарок "Фавна", Большой заимел реальный шанс преодолеть свою провинциальную отсталость. И на этот раз сумел его использовать.
ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА
Следующее представление завтра и 14 апреля.
golubyeskazki
Наверное, есть рецепт, по которому можно рассчитать успех балетного спектакля. Но истинные балетные сенсации, которые переворачивают все представления о том, что можно, а чего нельзя, шлягеры, на протяжении десятилетий не сходящие с мировых подмостков, рождаются резко, неожиданно, вдруг. Как разряд молнии. И очень часто их появление связано с громким скандалом, подобным тому, что случился девяносто лет назад на премьере балета Вацлава Нижинского “Послеполуденный отдых фавна” в Русском балете Сергея Дягилева.
Правда, скандал вокруг постановки закрутился задолго до премьеры, еще во время репетиций, проходивших в апреле 1912 года в Монте-Карло. “Фавн” стал первым хореографическим опытом двадцатитрехлетнего бога танца — Нижинского. Новизна постановки, как водится, не столько восхищала, сколько раздражала. Артистам не нравилось в балете все: неудобно танцевать (да и какие это танцы, когда нет ничего общего с привычными балетными па), и то, что молодой хореограф проявлял иезуитскую въедливость, когда нельзя пошевелить пальцем руки или ноги против воли постановщика. Да и фантастическое количество репетиций — девяносто на десятиминутный балет — выводило из себя. Но артисты — не самое страшное, им никогда ничего не нравится, а хореографический поиск почти всегда воспринимается как надругательство над их свободой. А вот то, что “Фавна” не принял хозяин Русского балета, покровитель и интимный друг Нижинского Сергей Дягилев, — это была настоящая драма.
По словам Нижинского:
"… нас познакомили с Дягилевым, который позвал меня в отель "Европейская гостиница", где он жил. Я ненавидел его за слишком уверенный голос, но пошел искать счастья. Я нашел там счастье, ибо сейчас я его полюбил. Я дрожал как осиновый лист. Я ненавидел его, но притворился, ибо знал, что моя мать и я умрем с голоду".
Париж будет в диком восторге
Когда Дягилев увидел черновой прогон нового балета, он испытал шок и сказал, что Нижинский должен переделать его весь, от начала и до конца. На что Вацлав, взорвавшись, ответил: “Я все брошу и уйду из Русского балета. Завтра же уйду. Но я ничего не изменю в своей постановке!” Дягилеву вторил и его давний друг, генерал Безобразов, убеждавший молодого хореографа, что “Фавн” никакой не балет, что он не может понравиться публике и иметь успех. Но всегда тихий, неразговорчивый Нижинский проявил невиданное упрямство. Он ничего не собирался менять в своем балете, ни единого движения. Либо так, как он поставил, либо вообще никак. Наконец Дягилев решил довериться вкусу художника Льва Бакста. Бакст, увидев репетицию “Фавна”, пришел в восторг. Он расцеловал Вацлава, а Дягилеву, Безобразову и всем артистам, занятым в спектакле, с радостью сообщил: “Париж будет в диком восторге”.
Несколько дней спустя Дягилев признался сестре Нижинского, Брониславе, что никогда не видел Бакста таким увлеченным. “Левушка сказал, что это “сверхгениальное” произведение, а мы идиоты, если этого не поняли”. Дягилев сиял от счастья, но тут же добавил: “Но, Броня, вы и представить не можете, каким победителем ощущает себя Вацлав. Теперь, когда эта история закончилась, он уже никогда не будет слушаться меня!”
И Дягилев оказался прав. Первая попытка Нижинского проявить свою независимость стала началом его разрыва с Дягилевым. Он впрямь перестал слушаться своего покровителя.
В первый свой сезон в Мариинке Нижинский перетанцевал практически во всех балетах. Как классических, так и новых, поставленных Фокиным. Он был партнером Матильды Кшесинской, Анны Павловой, Ольги Преображенской. Он был романтическим юношей в "Шопениане", рабом Клеопатры в "Египетских ночах", пажом волшебницы Армиды в "Павильоне Армиды".Как-то вполне естественно амплуа раба и пажа перешло за ним в реальную жизнь. Вначале его господином и любовником стал представитель "другого Петербурга" - князь Павел Дмитриевич Львов. В жизни Нижинского появились лихачи, меховые шубы, ночные рестораны, дорогие подарки. И оставшееся навсегда чувство использованного, а затем брошенного Петрушки.Потом был Дягилев, спасший его из лап циничной богемы, окруживший заботой и вниманием, но при этом отгородивший от жизни стеклянными стенами. Потому что Дягилев всегда лучше знал, чего хочет Нижинский.
Маленький хвост и золотые рожки
29 мая 1912 года аристократические, политические и художественные сливки Парижа собрались в театре Шатле, чтобы увидеть балет Нижинского на музыку Клода Дебюсси, в основу которого легла не эклога Стефана Малларме “Послеполуденный отдых фавна”, а короткая преамбула к ней.
Персонажи в костюмах Бакста выстраивались на сцене так, что создавалось впечатление, будто это оживший древнегреческий фриз. Нимфы, одетые в длинные туники из белого муслина, танцевали босиком с подкрашенными красной краской пальцами ног. Что до Нижинского, то костюм и грим полностью изменили танцовщика. Артист подчеркнул раскосость своих глаз, утяжелил рот, отчего в его лице проявилось нечто томное и животное. На нем было трико кремового цвета с разбросанными темно-коричневыми пятнами. Впервые мужчина появлялся на сцене столь откровенно обнаженным, никаких кафтанов, камзолов или штанов. Трико дополняли лишь маленький хвостик, виноградная лоза, обхватывавшая талию, да плетеная шапочка золотистых волос с двумя золотыми рожками. Нижинский являл собой существо дикое и сексуальное.
А сюжет “Фавна” был на редкость прост. Группа нимф приходит к роднику искупаться, не догадываясь, что за ними наблюдает фавн. Увидев его, нимфы в испуге разбегаются, а одна из них роняет вуаль. Фавн ее поднимает, уносит в свое логово на скале и, расположившись на легкой ткани, предается любовной истоме.
Перед премьерой "Фавна", за ужином у Ларю он несколько дней подряд удивлял нас тем, что как-то странно двигал головой, как будто ему сводило шею. Дягилев и Бакст, встревожившись, стали расспрашивать, что с ним, но не получили никакого ответа. Позже мы поняли, что он приучал себя к тяжести рожек Фавна. Я мог бы привести еще не один пример таких неустанных поисков, которые делали его угрюмым и раздражительным. (Жан Кокто о Нижинском)
Акт маструбации
Казалось бы, что может возмутить зрителя в этой невинной хореографической картине, действие которой никак не связано с современностью, а пластическое решение не нарушает этических норм, принятых в то время.
Но была одна пикантная деталь, поразившая зрителей своей смелостью и расколовшая зал, а потом и французское общество на два воинствующих лагеря. Это произошло в финале. Фавн-Нижинский ложится на ткань, его руки располагаются вдоль тела, он застывает в сладкой любовной грезе, а потом. просовывает руки между ног и делает несколько движений, напоминающих акт мастурбации. Мгновение. голова откинута назад. тело сотрясает судорога. И падает занавес.
После такого поворота сюжета зал некоторое время пребывал в молчании, а потом все смешалось в аплодисментах восхищенных зрителей и шиканье тех, кого возмутил балет. Дягилев впервые встретил такой прием и был неприятно удивлен. Возбужденный, он вышел на сцену, как вдруг услышал из зала крики: “Бис!”, “Бис!”, прорвавшиеся сквозь шум зала. Дягилев ухватился за это и приказал повторить балет. Второе исполнение прошло в чуть более спокойной атмосфере.
В дело вмешивается полиция нравов
Ну а скандал вокруг балета разгорелся с еще большей силой на следующий день, когда вышли первые рецензии на спектакль. Так, Гастон Кальметт, редактор и владелец газеты “Фигаро”, снял из набора статью симпатизировавшего Русскому балету критика Брюсселя и заменил ее собственным текстом, где резко осудил “Фавна”. “Перед нами не знающий стыда Фавн, чьи движения гнусны, чьи жесты столь же грубы, сколь непристойны, — писал Кальметт. — И не более того. Справедливыми свистками была встречена столь откровенная мимика этого звероподобного существа, чье тело уродливо, если смотреть на него спереди, и еще более отвратительно, если смотреть в профиль”. На защиту “Фавна” встал скульптор Огюст Роден, который был и на генеральной репетиции, и на премьере, горячо аплодируя Нижинскому. Роден в рецензии, опубликованной в газете “Матен”, отмечал: “. Фавн красив, как красивы античные фрески и статуи: о такой модели любой скульптор или художник может только мечтать. Нижинского можно принять за статую, когда при поднятии занавеса он лежит во весь рост на скале, подогнув одну ногу под себя и держа у губ флейту. И ничто не может так тронуть душу, как последний его жест в финале балета, когда он падает на забытый шарф и страстно его целует. Мне хотелось бы, чтобы каждый художник, действительно любящий искусство, увидел это идеальное выражение красоты, как ее понимали эллины”.
Вот это “падает на забытый шарф и целует” еще более раздражило Кальметта. В следующей его публикации ядовитые стрелы были выпущены не только в адрес “Фавна”, но и в сторону сладострастного старца Родена.
Но самое фантастическое то, что полемика из разряда художественной перешла в политическую. Французское общество вдруг решило, что Кальметт выступает не против балета, а против франко-русского союза. Париж забурлил всевозможными слухами, а Дягилеву сообщили, что последняя поза Нижинского вызвала протест полиции нравов. Полицейские даже побывали на одном из спектаклей, но не смогли запретить балет, настолько яростной была его поддержка прогрессивной прессой и поклонниками Русского балета.
А зрители, пока шла вся эта перепалка, разрывались от желания побывать на аморальном “Фавне”. Билеты на который были давно распроданы, и требовались невероятные связи, чтобы попасть на представление в Шатле.
Наверное, есть рецепт, по которому можно рассчитать успех балетного спектакля. Но истинные сенсации, которые переворачивают все представления о том, что можно, а чего нельзя, рождаются резко, неожиданно, вдруг. Как произошло со скандальным и развратным “Фавном”. О котором сам Нижинский сказал очень просто: “Я не думал о разврате, когда я сочинял этот балет. Я его сочинял с любовью. Я выдумал весь балет один. Я работал долго, но хорошо, ибо я чувствовал Бога. Я любил этот балет, а поэтому я передал мою любовь публике”.
Поэтому и сегодня, когда никого не удивишь никакими жестами и телодвижениями, столь популярен “Послеполуденный отдых фавна”, пронизанный животной прелестью и юношеской любовью Нижинского.
В галерее "Кинограф" представили кадры незавершенного фильма "Послеполуденный отдых фавна"
В галерее "Кинограф" представили кадры незавершенного авторского фильма художника Владимира Зуйкова "Послеполуденный отдых фавна". Многие эскизы и отснятый рабочий материал зрители увидели впервые. Ленту посмотрела Анастасия Егорова.
В галерее "Кинограф" во ВГИКе, где последние годы преподавал художник-мультипликатор Владимир Зуйков, – десятки его картин-фантазий. Практически на каждой из них – знакомые и друзья, загримированные под придуманных персонажей.
"Один из героев был навеян знакомством с одним из наших коммунальных соседей, который был когда-то в бригаде Котовского. Сначала он его образ нарисовал, а потом написал про него рассказ, это готовый сценарий, можно снимать", – заметила вдова В. Н. Зуйкова Татьяна Зуйкова.
Из наблюдений родился один из последних мультфильмов Зуйкова "Послеполуденный отдых фавна", когда автор путешествовал по стране с однокурсником – художником мультфильма "Ну, погоди!" Святозаром Русаковым.
"Смотрели на купающихся девушек в Омске или в Тюмени и фантазировали, что это на самом деле нимфы и фавны", – пояснил художник-мультипликатор, заслуженный деятель искусств РФ Станислав Соколов.
Святозар Русаков и стал одним из главных героев фильма. Он путешествует по древнему Риму и Древней Греции вместе с дочерью, и знакомится с богами. Зуйков создал тысячи эскизов, отдельно зарисовывал малейшие движения героев. Писал пастелью, тушью,гуашью.
"Они создавались мгновенно, то есть невозможно было уследить за его рукой, как она двигалась, мгновенно! Но если внимательно посмотреть. то там абсолютная композиция, не сдвинуть ни вправо , ни влево. У него было абсолютное чувство формы", – рассказал художник-мультипликатор Валентин Ольшванг.
Работу над мультфильмом художник начал в 2014-ом вместе со своим учеником Вадимом Оборваловым. Владимир Зуйков ушел из жизни в этом году, заканчивал фильм режиссер без своего учителя.
"Я удивлялся, он как будто моложе студентов мне казался. Он всегда ценил что-то современное. Интересное, необычное. По сути по жанру это анимационный балет. Владимир Николаевич очень увлекался современным балетом", – поделился режиссёр, сценарист Вадим Оборвалов.
Вадим Оборвалов – режиссер еще одной картины художника Зуйкова. "Бело-синее безмолвие" – дипломная работа, идею которой предложил мастер.
"Странный сюжет сна. Для него драматургия анимации,как я понял, это была форма сна", – заключил Оборвалов.
Слишком поздний послеполуденный отдых фавна
В деталях о балете запись закреплена
"Послеполуденный отдых Фавна".
«Послеполуденный отдых Фавна»- это совершено революционный, для своего времени, первый опыт Вацлава Нижинского, как хореографа. Идея создания миниатюры пришла к нему под впечатлением от орнаментов и изображений людей на греческих амфорах. Нижинский задумал создать балет с мифическим сюжетом и пластикой, сходной с позами древних греческих скульптур.
В труппе Дягилева, на тот момент был только один хореограф- Фокин, поэтому работу над новой постановкой пришлось держать в секрете. Репетиции начались в 1911 году, в сотрудничестве с художником Леоном Бакстом, который создал костюмы и декорации ко многим спектаклям труппы, всегда пользовавшихся огромным успехом у публики. Музыкальным сопровождением было выбрано сочинение Клода Дебюсси «Прелюдия к Послеполуденному отдыху фавна», созданное на основе поэмы Стефана Малларме:
Перевод Романа Дубровкина
Танцовщицам, исполнявшим роли Нимф пришлось осваивать совершенно новую технику. Весь танец исполняется в профиль к зрителю, руки повернуты либо ладонями, либо тыльной стороной, все шаги на невыворотных ногах… исполнителям пришлось трудно, но и зрители не сразу поняли и приняли спектакль.
Премьера прошла 20 мая 1912 г. Роль Фавна исполнял сам Вацлав Нижинский , одетый в бежевое трико с разбросанными по телу темными пятнами, голову его украшали маленькие рожки. Костюм был очень откровенный и вызывающий. Раньше танцовщики никогда не появлялись на сцене в столь экстравагантных нарядах. Грим еще больше подчеркивал раскосые глаза Нижинского.
Фавн просыпается, любуется виноградом, играет на флейте. Вдруг появляется группа нимф, затем вторая, которая сопровождает главную нимфу. Она танцует, держа в руках длинный шарф. Фавн, привлеченный танцами нимф, бросается к ним, но они в испуге разбегаются. Только главная нимфа медлит. После дуэта она убегает, уронив свой шарф под ноги фавну. Он поднимает его, уносит в свое логово на скале и, расположившись на легкой ткани, предается любовной истоме.
В газетах появилось множество гневных статей, что только увеличило шумиху вокруг балета. Слава Нижинского взлетела до невероятной высоты. Но Михаил Фокин был сильно задет успехом нового постановщика. На этой почве произошел его уход из труппы Дягилева.
Слишком поздний послеполуденный отдых фавна
Леон Бакст Эскиз декорации к балету «Послеполуденный отдых фавна». 1911
Л. С. Бакст. «В. Нижинский в роли фавна
в балете „Послеполуденный отдых фавна“. 1912 г
Николай Цискаридзе в роли фавна
Первый балет Вацлава Нижинского «Послеполуденный отдых фавна», сопровождался грандиозным скандалом и запретом полиции. Нижинский построил хореографию на профильных позах, заимствованных из росписи древнегреческих ваз. Впервые герой балета появлялся в столь откровенном наряде: в трико кремового цвета и виноградной лозой, обхватывавшей талию. По сюжету 10-минутного спектакля нимфы приходят искупаться к роднику. За ними наблюдает покровитель лесов и полей - фавн. Увидев его, нимфы разбегаются, а одна роняет вуаль. Фавн уносит ее в свое логово и там предается любовной истоме. Именно финал оказался сюрпризом для зрителей: невинную хореографическую картину завершала сцена, скажем так, самоудовлетворения.
Слишком поздний послеполуденный отдых фавна
Этот фильм уж как нибудь традиционней знаменитых «Маргариток» Хитиловой, вполне себе внятная история про утехи стареющего бонвивана, который в концовке тоскует, что у него нет ребенка. Мотивами и определенной тематической направленностью фильм представляет аналог нашим «Полетам во сне и наяву» и «Осеннему марафону», сделанный в виде попурри. У Хитиловой все без психологического рисунка, с большим акцентом в область экспрессии, клоунады. Манера съемки с рваным монтажем, вкраплением листвы, намеренным мельтешеньем классических видов Праги со стороны Петршина — отличительные черты авторского стиля. Эмоционально фильм мне показался пустым, но уверен, что ряд деталей, помещение истории в контекст времени для чешского зрителя добавляют картине достоинств. Картину куда как с большим основанием можно было назвать «Похождения плута» чем фильм Данелии про марафон.
Ну и в ряду неизбежных сравнений, наши фильмы точней, грустней, более умные, с запоминающейся актерской игрой. Дело здесь не в патриотизме. Я вот за «Марафон» или «Полеты» отдал бы всю Муратову со всеми ее достоинствами. А Хитилова ведь не является столь акцентировано эксцентричной и нарочитой как наша Кира Георгиевна, уж этот ее фильм попроще.
Читайте также: