Сказание о странствии и путешествии по россии молдавии турции и святой земле
Направление, принятое русскою литературой последних годов, заслуживает в высшей степени внимания. Русский человек, с его прошедшим и настоящим, с его экономическими и этнографическими условиями, сделался исключительным предметом изучения со стороны литераторов и ученых. Всякий стремится посильною разработкою явлений русской жизни уяснить для себя загадочный образ русского народа; всякий, с нетерпеливою поспешностью, спешит наворожить младенцу-великану блестящую и благоденственную будущность. Несмотря на эту, быть может, преждевременную и юношескую запальчивость и нетерпеливость, нельзя сомневаться, что настоящее литературное движение скрывает в себе зачатки, весьма плодотворные по своим последствиям. Нельзя сомневаться, что даже и в настоящее время мрак, обнимавший многоразличные проявления русской жизни, начинает мало-помалу рассеиваться, ибо мы в течение немногих последних лет приобрели уже достаточное количество материалов для знакомства с характером и внутренним бытом русского народа, и если процесс этого ознакомления еще не вполне завершился, то нельзя не иметь крепкой надежды, что молодая русская литература, став однажды на твердую стезю изучения русской народности, не собьется с нее и довершит начатое дело. Делается очевидным для всякого, что потребность познать самих себя, со всеми нашими недостатками и добродетелями, вошла уже в общее сознание: иначе нельзя объяснить ту жадность, с которою стремится публика прочитать всякое даже посредственное сочинение, в котором идет речь о России. Не далее как лет десять тому назад книжки журналов безнаказанно наполнялись переводными статьями и компиляциями, в которых русского были только слова; в настоящее время, можно утвердительно сказать, что существование журнала, составленного таким образом, было бы весьма печально. И это стремление изучить самих себя, воспользоваться почти нетронутою сокровищницею народных сил, чтобы извлечь из них все, что может послужить на пользу, заметно не только в сфере литературы и науки; оно проникло в практическую деятельность всех слоев нашего общества, и всякий, кого сколько-нибудь коснулся труд современности, кто не праздно живет на свете, волею или неволею, естественным ходом вещей, должен убедиться, что если мы желаем быть сильными и оригинальными, то должны эту силу и оригинальность почерпать в той стране, на которую доселе, к сожалению, мы смотрели равнодушными и поверхностными глазами заезжего туриста.
И действительно, давно ли, кажется, было в ходу то сонное полуидиллическое воззрение, которое смотрело на народ как на театральную толпу, в известных случаях являющуюся на помост, чтобы прокричать заветную фразу, вроде «идем!», «бежим!», или как на кордебалет, отплясывающий где-то у воды. Давно ли считалось необходимым условием, выводя на сцену русского мужика, заставить его несколько раз произнести слова: «кормилец», «шея лебединая, брови соболиные» и т. д., и затем все литературные формальности относительно этого неопрятного субъекта, cet ours mal lechu, считались соблюденными? Давно ли, не на нашей ли памяти, процветало и наслаждалось жизнью это прискорбное воззрение, и между тем как далеки мы от него! Мы убеждены, что в настоящее время труды Полевых, Кукольников и прочих усердных выводителей русского народа на сцену Александрийского театра ни на чьем лице даже улыбки возбудить не могут, – до такой степени они наивны и невинны.
Перед нами лежит сочинение, которое, по значению своему в сфере разъяснения внутренней жизни русского народа, мы не обинуясь ставим рядом с «Семейною хроникой» г. Аксакова. Многим, быть может, странным покажется такое сопоставление двух сочинений, которые и по предмету и по изложению не могут иметь между собою ничего общего. В действительности же эта невозможность только кажущаяся, ибо и г. Аксаков, и многоуважаемый отец Парфений, конечно, в различных сферах, имеют в виду одну и ту же цель – правдивое изображение известных сторон народного быта, известных народных потребностей; оба они одушевлены одною и тою же любовью к своему предмету, одним и тем же знанием его, вследствие чего и самое изображение у обоих приобретает чрезвычайную ясность и полноту и облекается в художественные формы.
Участие, возбуждаемое «Сказанием», делается еще более понятным, если принять в соображение, что главный интерес его заключается не столько в защите известных богословских положений, – для того чтобы достойно оценить достоинство и значение последних, необходимо быть специально к сему приготовленным, – сколько в том, что оно делает читателя как бы очевидцем и участником самых задушевных воззрений и отношений русского человека к его религиозным верованиям и убеждениям. Одним словом, предметом сочинения о. Парфения служат: паломничество и раскол, два явления, которые и по настоящее время не утратили своего значения в русской народной жизни. Почтенный автор, будучи сам смолоду раскольником, видел лицом к лицу все тайные и явные условия, которые объясняют возможность существования раскола и делают это явление фактом весьма замечательным в истории русской цивилизации; он с юных лет был обуреваем жаждою внутреннего, духовного просвещения, с юных лет искал разрешить сомнения, тяготившие его душу, и только пройдя через все искушения, через все испытания, достиг наконец того состояния, в котором человек может смотреть на свет и истину глазами невооруженными. Автору, таким образом приготовленному и обладающему сверх того большим запасом того внутреннего жара, который в избранном предмете заставляет находить его лучшую, симпатичнейшую сторону, нельзя не верить на слово: воспроизводимые им образы, описываемые им дела красноречивее всяких математически точных доказательств говорят в пользу того дела, на защиту которого он вооружился.
Подобно сему, многознаменательны и следующие два случая, рассказанные почтенным автором. Первый имел место в стародубских раскольнических монастырях, куда автор, тогда еще раскольник, пришел в чаянье найти таких для себя наставников, которые «проходят строгую иноческую жизнь» и которые «победили страсти и достигли совершенства». На вопрос странствователя о таких подвижниках стародубские раскольники с полною откровенностью отвечают: «Брат! далеко ты лезешь! Мы про страсти и про совершенство почти и не слыхали; а в нынешние времена какие дары духа святого?» Другие советовали жить как живется или указывали на таких старцев, которые оказывались или малограмотными, или вовсе безграмотными и пользовались уважением только потому, что «ни с кем не пьют, не едят, и всеми гнушаются, и всех хулят, и всех осуждают и даже своих единоверных; и всех считают грешниками, а только себя святыми; и толкуют день и ночь, а о иноческой жизни и не знают, в чем она состоит». Второй случай имел место в Константинополе, где автор встретился с некоторыми раскольническими монахами, проживавшими вместе с ним в Молдавии в Мануиловском скиту. О. Парфений повел их в патриаршую церковь и указал на древнюю икону пресвятыя богородицы, на которой благословящая рука превечного младенца изображена именословно. Древность иконы не подлежит сомнению: она принесена была из Иерусалима царицею Еленою, потерпела много от огня и иконоборцев, ввержена была в море и чудесно спаслась; свидетельство такой иконы не могло быть, следовательно, сомнительным для раскольников, и между тем на деле оказался результат совершенно противный. «Они (раскольники) подошли к ней, – рассказывает о. Парфений, – и стали смотреть; но мой знакомый монах Дорофей вдруг отскочил от нее и, переменившись в лице, с дерзостию сказал: «Не только мы этой иконе не поверуем, но если бы и сам Христос нам явился и сказал, что эта церковь правая, и то не поверуем». Эти три случая заставят призадуматься всякого. Очевидно, что раскольники не только не могут выдерживать состязания о вере с лицами, которые могут доказать им неправость их понятий по сему предмету, но даже не хотят допускать подобные состязания из опасения, что могут «посрамиться». Очевидно, что если за всем тем упорно отстаивается ими свое собственное неправое убеждение, то причина такого упорства должна лежать не в самом этом убеждении, а, как мы сказали выше, в целом круге иных понятий и явлений, составляющих для главного, выставляемого напоказ и, так сказать, официального убеждения нечто если не совершенно постороннее, то, во всяком случае, не существенно с ним связанное.
Предпринимая разбор сочинения отца Парфения, мы заранее считаем нужным оговориться, что не можем и не считаем себя вправе касаться той стороны его, которая заключает в себе защиту святой православной церкви против раскольников. Мы не признаем себя достаточно приготовленными для такой оценки, и притом правота православия составляет для нас факт столь несомненный, что распространяться об нем значило бы только испестрить предлагаемую статью ссылками и выписками из сочинений лиц, специально посвятивших себя делу обличения неправды раскольников. А потому мы ограничиваемся здесь лишь упоминовением двух названных нами сочинений, а также сочинения протоиерея Андрея Иоаннова «о стригольниках», о котором мы, впрочем, предоставляем себе поговорить впоследствии подробнее, по тому уважению, что оно, во многих отношениях, представляет разительное сходство с «Сказанием» о. Парфения.
В последнее время, на развалинах сонных и водевильных понятий о русской народности, сложилось много самых разнообразных и оригинальных воззрений на этот предмет. Однако ж пальма первенства между ними, по оригинальности, бесспорно принадлежит тому воззрению, которое, видя в русском человеке осуществление всех человеческих совершенств и наделив его жаждою внутреннего просветления, семейными добродетелями, смирением, кротостью, благодушием и всеми качествами, которые приводят в результате к благоденственному и мирному житию, награждает его сверх того аскетическими поползновениями. Нельзя не сознаться, что, при такой ловкой обстановке, вопрос поставлен на такую почву, на которой всякое противоречие или спор о народности становится неудобным и даже невозможным. Претерпевая постоянные и довольно горькие неудачи на всех прочих пунктах, относящихся до различных добродетелей, воззрение благоразумно прячется за конопляниками аскетизма и оттуда смело кричит своему противнику: «Найди меня в этой трущобе!». Уловка эта, впрочем, далеко не новая. Пресловутый французский журналист Louis Veillot в пресловутой газете «Univers» давным-давно подвизается на этом поприще, и наши ненавистники лукавого и гниющего Запада не имеют в этом отношении никакой иной заслуги, кроме той, что с Запада же переносят готовое и вдобавок противуобщественное воззрение.
Нельзя, однако же, не отдать полной справедливости той строгой последовательности, с которою пересадители на русскую почву воззрений Veillot и комп. проводят принцип аскетизма через все человеческие отношения. В сфере семейной – аскетизм младших в пользу старших, слабых в пользу сильных; в сфере гражданской – аскетизм отдельных личностей в пользу общины, мира, живых и действительных интересов в пользу интересов искусственных, и, наконец, в сфере высших духовно-нравственных интересов – полное отречение от всего, что смягчает жизнь человека, составляя ее прелесть и красоту, от всего человеческого в пользу принципа безграничной духовной свободы, принципа мрачного и безжалостного по своим противоестественным последствиям. Само собою разумеется, что при таких условиях жизнь утрачивает свою цельность и делается лишь подвигом послушания; общество, в котором живет человек, перестает быть средою, представляющею наиболее споспешествующих условий к удобнейшему удовлетворению его законных потребностей; напротив того, оно является тесно замкнутым кругом, который все отдельные личности, его составляющие, порабощает своему отвлеченному эгоизму, в котором до потребностей отдельного лица никому нет надобности, где всякий должен жертвовать своими живыми интересами в пользу интересов искусственных.
И за всем тем не здесь еще геркулесовы столпы аскетического воззрения. Проводя принцип презрения к личности до крайних его последствий, воззрение необходимо должно прийти к тому заключению, что как бы оно ни поработило частную личность в пользу личности высшей и коллективной, все-таки первая, живя в обществе и составляя одну из деятельных единиц его, невольным образом вынуждена будет предъявить свои эгоистические притязания. Как бы ни предусмотрительно, как бы ни искусственно была придумана форма общежития, в которую мы хотели бы втянуть личность человека с целью сделать ее безгласною, каким бы духом самоотвержения ни были одушевлены самые личности, согласившиеся принесть себя в жертву общежитию, все-таки хоть в слабой степени, хотя в мелочах, личный принцип найдет для себя исход и возможность протестовать против подавляющих притязаний общежития. Очевидно, следовательно, что порабощение частной личности в пользу общины, мира, есть только половина того нравственного подвига, на который осужден человек, очевидно, что тут нет еще полного аскетизма, ибо как бы мы ни дисциплинировали волю человека, живущего в обществе, все-таки самое поверхностное понятие о значении последнего предполагает уже существование каких бы то ни было отношений, в которых отдельная личность непременно должна выразиться. Где же искать таких благоприятных условий, где найти ту среду, в которой человек являлся бы почти в абстрактном состоянии, отрешенным не только от внешнего мира, прелестного и многомятежного, но, так сказать, от самого себя или, по крайней мере, от своей чувственной природы, где самый подвиг жизни мог бы иметь значение лишь в смысле упорной, безустанной борьбы человека с самим собою? Очевидно, что эта среда находится в лесу, в ущелиях, пещерах и что переход от общества к вертепу делается весьма логически.
Из всего сказанного выше ясно усматривается нелепость воззрения, которое мы не обинуясь назовем аскетическим. Только необычайная слепота и крайнее фанатическое изуверство может приурочить целую народную массу к такому противообщественному стремлению и сделать сие последнее непременным условием будущего преуспеяния этой массы. Но не оправдывается ли оно, по крайней мере, тем, что корни его лежат в народных обычаях, в духе народа? Нет сомнения, что в историческом развитии народов встречаются такие моменты, когда аскетические воззрения на отношения человека к самому себе, к обществу и к высшему существу являются как бы преобладающими. Это те моменты, когда все другие интересы жизни до того скудны, до того неразвиты, что не могут удовлетворить даже самым невзыскательным требованиям, когда личность и самые матерьяльные условия существования человека до такой степени не обеспечены, что ему нечего терять, когда, вследствие совокупного действия всех обстоятельств, среди которых живет человек, мысль его, не находя окрест ничего успокоивающего, освежающего, невольным образом отвращается от настоящей жизни, как от жестокого искуса, служащего лишь тесным преддверием к иной, лучшей жизни. Но такое воззрение не составляет исключительной собственности одного какого-либо народа; напротив того, все члены семьи человеческой имели свою эпоху аскетического фанатизма. Крестовые походы и религиозные войны, которые так долго составляли все содержание истории Западной Европы, всегда будут неотразимым опровержением обвинения в религиозном индифферентизме, в котором заподозрена образованнейшая часть человеческой семьи со стороны воззрения, столь щедро наделяющего русский народ аскетическими добродетелями. Нам скажут, быть может, что на Западе это было явление искусственное, возбужденное, результат высшей политики пап, но это едва ли основательно, ибо чьи бы ни были соображения, они не могли бы иметь таких поразительных результатов, если бы в основании их не лежала общая и настоятельная потребность века. Толпе, которая шла за Петром Пустынником, не было дела до высших потребностей; она шла, одушевленная действительным энтузиазмом к предпринятому святому делу освобождения гроба господня; она смотрела на этот подвиг как на исключительную цель всех стремлений жизни, нисколько не доискиваясь посторонних пружин, двигавших этим делом.
Тем не менее подобное напряженное состоянье целого общества не может продолжаться неопределенное время. Самое торжество христианской идеи делает уже фанатические порывы ненужными и даже крайне вредными.
Какая же причина, какие факты могут заставить предполагать, что Россия была причастна этому явлению в сильнейшей степени, нежели прочие народы Западной Европы? Что оно выразилось у нас в иных, своеобразных формах – это вопрос другой, но тем не менее принцип явления был один и тот же как для России, так и для Западной Европы. Затем, что заставляет предполагать, что этот принцип и для России не есть уже принцип отживший, исчерпавший все свое содержание? С того времени, когда он безраздельно властвовал над обществом, воды утекло так много, что нельзя думать, чтобы одни аскетические воззрения остались незыблемы и неприкосновенны. Бесспорно, что мы встречаем и в истории и в особенности в памятниках народной старины несомненные свидетельства этого воззрения (об этом будет говорено ниже), но ведь потому-то и называются эти памятники «стариною», что в настоящее время они уже утратили то значение и смысл, которое имели в эпоху своего появления. Где в настоящее время пустыни, где вертепы, где леса, населяемые странниками, где, наконец, эта богатая народная литература, проникнутая аскетическими воззрениями? Осматриваясь кругом себя, мы видим гражданское общество, видим много недостатков, много порочных людей рядом с людьми, проникнутыми самыми благими побуждениями, – одним словом, все то, что встречается во всяком гражданском обществе, но не видим ни пустынников, ни вертепов. Стихи аскетического содержания стали уже достоянием нищих, которые передают их от поколения в поколение, не придавая этому факту никакого особенного значения. Одним словом, если еще и существуют где-нибудь аскетические воззрения на жизнь, то исключительно в небольших группах раскольников, и то самых закоснелых, которые и до настоящего времени убеждены, что царство антихриста уже настало и что спасение возможно не иначе как под условием жительства в горах, вертепах и рассединах земных, в плачех бесчисленных.
Но посмотрим, однако же, в каких формах являлось у нас аскетическое воззрение по свидетельствам памятников нашей старины.
Дошедшие до нас памятники народной русской поэзии сохранили в себе много следов этого воззрения. Изданные г. Киреевским русские народные стихи духовного содержания (Чт.<ения> в имп.<ераторском> общ.<естве> ист.<ории> и древн.<остей> росс.<ийских>, № 9) будут служить нам значительным пособием для раскрытия того, в чем заключалось и обнаруживалось это воззрение. Возьмем для примера стих о царевиче Иоасафе, входящем в пустыню. Молодой царевич Осафий покидает свое царство, «свою каменну палату» и приходит в пустыню. Стих не объясняет даже причин такого решения: до того просто и естественно кажется для слагателя это явление; видно только, что юноша просит пустыню:
Агеев - Сказание о странствии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле - Том 1-2
Будущий схиигумен Парфений (в миру Петр Агеев) родился 14 ноября 1806 года в Молдавии, в городе Яссы. Рано осиротев, он был усыновлен богатым купцом старообрядцем. Получив домашнее образование, Петр еще в детстве начал ездить с приемным отцом по торговым делам. Но душа его тянулась к жизни монашеской, а также к странствиям и юродству ради Христа. После долгих путешествий Петр в 1831 году в Белой Кринице принял от старообрядцев иночество с именем Паисий и продолжил свои путешествия по святым местам. В тридцатилетнем возрасте, убедившись в заблуждении раскола, он, вместе со своими единомышленниками, среди которых были будущие известные старцы Гефсиманского скита, присоединился к Православию в молдавском монастыре «Ворона».
В 1839 году отец Парфений решил осуществить свое давнее намерение и отправился на Афон. На Святой Горе он поступил в послушание к духовнику иеросхимонаху Арсению, который препоручил нового послушника своему ближайшему ученику монаху Иоанникию (Соломенцову), будущему старцу Русского Пантелеимонова монастыря иеросхимонаху Иерониму. Через год старец Арсений постриг отца Парфения в монашество, после чего тот вместе с отцом Иоанникием переселился в Русский монастырь, в котором и подвизался последующие пять лет. В 1841 году отец Парфений принял великую схиму и в том же году был отправлен на послушание в Россию. В 1845 году он по благословению своих наставников поехал в город Томск, предварительно посетив Иерусалим. Исполняя послушание отца Арсения: ничего в пути не просить и не брать ни от кого ни копейки, - он через год достиг цели своего путешествия, испытав многие скорби и лишения.
Сказание о странствии и путешествии по россии молдавии турции и святой земле
Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений в пятнадцати томах М., Государственное издательство "Художественная литература", 1949. Том II. Статьи и рецензии 1853-1855
Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой земле постриженника Святыя горы Афонския инока Парфения. В четырех частях. Части 1 и 2. Москва 1855.
Язык этих многотомных записок прежде всего поражает читателя, представляя оригинальную смесь церковнославянского с старинным книжным русским и простонародным русским. Но, прочитав несколько страниц и узнав, что инок Парфений, до обращения своего в православие на тридцатом году жизни, был чрезвычайно усердным раскольником и не получил школьного воспитания, мы перестаем удивляться его слогу, видя, что он естественно образовался от равного изучения старопечатных книг, богословских книг прошедшего века и от постоянного обращения среди простолюдинов. Столь же разнохарактерно и содержание его рассказов: он равно подробно излагает свои путешествия по святым местам, свои беседы, сначала с православными, которые обращали его, потом с раскольниками, которых обращал он, и, наконец, различные интересные анекдоты, слышанные в путешествиях. Все это записано им, повидимому, совершенно безыскусственно, теми самыми фразами смешанного языка, какими привык он говорить. Напрасно было бы искать системы в его книге; и точное понятие об оригинальности ее наивного изложения можно получить, только перелистовав ее. Но для специалистов будет она любопытна уж по одному тому, что автор сообщает много известий о нынешнем состоянии разных сект, с членами которых сближался, отчасти также и по воспоминаниям о православных и раскольниках в австрийских владениях и в Молдавии.
ТЕКСТОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ КОММЕНТАРИИ
Первоначально опубликовано в "Современнике" 1855, No 10, стр. 77. Перепечатано в полном собрании сочинений (СПБ., 1906), т. I, стр. 453. Рукопись-автограф на одном полулисте писчего формата вместе с рецензией на "Слова и поучения. " хранится в отделе рукописей Государственной ордена Ленина библиотеки им. В. И. Ленина (инв. No 1632). Разночтений с печатным текстом рукопись не содержит. Печатается по тексту "Современника".
О книге "Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святыя Горы Афонския Инока Парфения"
«…Направление, принятое русскою литературой последних годов, заслуживает в высшей степени внимания. Русский человек, с его прошедшим и настоящим, с его экономическими и этнографическими условиями, сделался исключительным предметом изучения со стороны литераторов и ученых. Всякий стремится посильною разработкою явлений русской жизни уяснить для себя загадочный образ русского народа; всякий, с нетерпеливою поспешностью, спешит наворожить младенцу-великану блестящую и благоденственную будущность. Несмотря на эту, быть может, преждевременную и юношескую запальчивость и нетерпеливость, нельзя сомневаться, что настоящее литературное движение скрывает в себе зачатки, весьма плодотворные по своим последствиям. Нельзя сомневаться, что даже и в настоящее время мрак, обнимавший многоразличные проявления русской жизни, начинает мало-помалу рассеиваться, ибо мы в течение немногих последних лет приобрели уже достаточное количество материалов для знакомства с характером и внутренним бытом русского народа, и если процесс этого ознакомления еще не вполне завершился, то нельзя не иметь крепкой надежды, что молодая русская литература, став однажды на твердую стезю изучения русской народности, не собьется с нее и довершит начатое дело…»
На нашем сайте вы можете скачать книгу "Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святыя Горы Афонския Инока Парфения" Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович бесплатно и без регистрации в формате epub, fb2, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.
У книжной полки. Инок Парфений (Агеев). Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле. В 2-х томах
В 1855 году в Типографии Александра Семена вышла в свет книга - «Сказание о странствии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле». В предисловии книги ее автор, инок Парфений, говорит о своем труде так: «Написал же все сие без пристрастия, по совести, где сам ходил своими ногами, что видел собственными своими очами, или что слышал от людей всякого вероятия достойных. » После своего выхода в свет, книга вызвала немало откликов, зачастую восторженных. О ней писали С. М. Соловьев и Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Щедрин и А. В. Дружинин. Высоко оценил книгу Парфения Ф. М. Достоевский, восхищаясь «наивностью изложения», и использовал ее в работе над «Бесами», «Подростком» и «Братьями Карамазовыми». Записки Парфения интересовали Л. Н. Толстого, Н. С. Лескова, И. С. Тургенева. И сегодня мы предлагаем вашему вниманию современное издание этого труда, выпущенное в свет издательством Новоспасского монастыря.
В это двухтомное издание вошли автобиографические записки известного миссионера и духовного писателя-инока, впоследствии схиигумена Парфения (Агеева). Автор живо и проникновенно описывает свои многолетние странствия и путешествия по святым местам разных стран — России, Молдавии, Турции, Греции, Палестины и других. Книга разделена на четыре части. В первом томе две части рассказывают о странствиях автора по России, Молдавии, Турции и Святой Горе Афон. Две части второго тома повествуют о странствиях и путешествиях по Турции, Молдавии, России и Палестине, а также включают в себя пространное описание Святой Горы Афон и жизни ее подвижников. Двухтомник печатается с издания 1856 года в современной орфографии, но без изменения авторской стилистики.
Об авторе этого труда издатели пишут следующее: «Будущий схиигумен Парфений (в миру Петр Агеев) родился 14 ноября 1806 года в Молдавии, в городе Яссы. Рано осиротев, он был усыновлен богатым купцом старообрядцем. Получив домашнее образование, Петр еще в детстве начал ездить с приемным отцом по торговым делам. Но душа его тянулась к жизни монашеской, а также к странствиям и юродству ради Христа. После долгих путешествий Петр в 1831 году в Белой Кринице принял от старообрядцев иночество с именем Паисий и продолжил свои путешествия по святым местам. В тридцатилетнем возрасте, убедившись в заблуждении раскола, он, вместе со своими единомышленниками, среди которых были будущие известные старцы Гефсиманского скита, присоединился к Православию в молдавском монастыре «ВОрона».
В 1839 году отец Парфений решил осуществить свое давнее намерение и отправился на Афон. На Святой Горе он поступил в послушание к духовнику иеросхимонаху Арсению, который препоручил нового послушника своему ближайшему ученику монаху Иоанникию (Соломенцову), будущему старцу Русского Пантелеимонова монастыря иеросхимонаху Иерониму. Через год старец Арсений постриг отца Парфения в монашество, после чего тот вместе с отцом Иоанникием переселился в Русский монастырь, в котором и подвизался по-следующие пять лет. В l841 году отец Парфений принял великую схиму и в том году был отправлен на послушание в Россию. В 1845 году он по благословению своих наставников поехал в город Томск, предварительно посетив Иерусалим. Исполняя послушание отца Арсения: ничего в пути не просить и не брать ни от кого ни копейки, - он через год достиг цели своего путешествия, испытав многие скорби и лишения.
В Томске отец Парфений жил в архиерейском доме у епископа Афанасия (Соколова), ставшего еще одним из его наставников. Именно по благословению и настоятельной рекомендации владыки Афанасия отец Парфений и начал писать свою знаменитую книгу «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженика Святой Горы Афонской инока Парфения». Этот труд и сделал его известным духовным писателем. Впоследствии отец Парфений написал еще много миссионерских, исторических, духовных и автобиографических произведений (в общей сложности около двадцати), но ни одно из них не смогло сравниться со «Сказанием о странствии», которое по значимости и интересу к себе у современников и последующих поколений читателей остались непревзойденными.
В 1852 году святитель Филарет митрополит Московский прочитал рукопись этой в будущем знаменитой книги, после чего всячески содействовал ее изданию. В переписке с наместником Свято-Троицкой Сергиевой Лавры архимандритом Антонием (Медведевым) владыка Филарет, одобрительно отзываясь о «Сказании», обсуждает вопросы цензуры и редакции книги, из чего видно насколько живое участие принимал он в продвижении этого дела. «Сказание». прочла вся серьезно читающая Россия», - писал в то время Аполлон Александрович Григорьев. Уникальность книги была в том, что «Сказания», как литературное произведение приняли даже многие враждебно настроенные против Церкви критики.
К примеру, Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, признавая свое неприятие взглядов православного монаха, отмечал «громадность подъятого автором подвига», а Иван Сергеевич Тургенев охарактеризовал автора Сказания» так: «Великий русский художник и русская душа». Александр Васильевич Дружинин писал о книге, как о «великой поэтической фантасмагории, переданной оригинальнейшим художником на оригинальном языке. Мы не видели еще такого высокого таланта со времен Гоголя», - писал он и отмечал, что во втором томе «Мертвых душ» следовало бы вывести как положительный пример именно таких героев, какие описаны в книге инока Парфения. Таким образом, «Сказание о странствии» как нельзя лучше послужило делу проповеди истинно евангельской жизни и явилось для потерявшей Бога творческой интел-лигенции того времени свидетельством наличия этой жизни в Церкви Христовой.
Книга отца Парфения оказала сильное влияние и на творчество Ф. М. Достоевского. Познакомившись с ней, по-видимому еще в ссылке, он неоднократно использовал образы и мотивы из нее в своих произведениях, заимствовал словесные выражения. Даже образ самого автора писатель собирался вынести в «Житии великого грешника». Взяв «Сказание» за границу в 1867 году, Достоевский хранил его всю оставшуюся жизнь. Церковной же общественностью, в особенности русским монашеством, книга инока Парфения была принята с большой радостью и с благодарностью к ее автору и издателям. А сегодня этот труд доступен для широкого круга читателей.
Потрудившись достаточно на благо Церкви, схиигумен Парфений был уволен на покой 30 мая 1872 года, после чего жил в Гефсиманском скиту меньше двух лет. Затем он перешел в Свя-то-Троицкую Сергиеву Лавру, где после тяжелой болезни скончался 17 мая 1878 года. Как нельзя лучше личность схиигумена Парфения характеризуют слова архиепископа Никона (Рождественского): «Отец Парфений был цельный русский человек: прямодушный, неспо-собный к тем сделкам с совестью, каким нередко прибегает рационалист-европеец в вопросах веры и христианской нравственности. Он вырос вне всяких европейских влияний, не учился ни в каких школах, и всем своим духовным настроением и литературным развитием обязан не школе, не науке, а той церковности воспитания, которая составляет отличительную черту истинно русского человека».
Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле постриженника Святыя Горы Афонския Инока Парфения
Инок Парфений (Агеев) - Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле. В 2 т. Том первый (ч. 1,2)
М.: Новоспасский монастырь, 2008. 424 с.
Инок Парфений (Агеев) - Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле. В 2 т. Том первый (ч. 1,2) - Оглавление
От издателей
Предисловие
- ПЕРВАЯ ЧАСТЬ (1-168)
- ВТОРАЯ ЧАСТЬ (1-170)
Инок Парфений (Агеев) - Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле. В 2 т. Том первый (ч. 1,2) - Предисловие
Книга сия началася писатися по благословению Преосвященного Афанасия, епископа Томского и Енисейского. Принявши под свое покровительство меня, странника, не имеющаго себе на земли, в этом многомятежном и суетном мире, пребывающаго града, архипастырь понудил меня описать многолетнее мое странствие и путешествие по разным странам и государствам и по многим святым местам, монастырям, лаврам и киновиям. Это его желание и понуждение мнилося мне выше сил моих, потому что, от многих лет и времени, уже много я и позабыл: дни, месяцы и лица; и весьма трудно было все это собрать и сообразить. Еще и второе, паче перваго, меня отягащало: да не явлюся хваляся и тщеславяся своим странствием, и тем приобретая маловременную славу суетного мира сего, которая изсушает и безплодными творит все человеческие добродетели, как трава смилакс (плющ) изсушает древа на Афоне. И якобы славы от человек ищущи, боялся я страшнаго того ответа, что прииму благая в животе своем. Еще боялся и того, да не угашу светильника моего тщеславием и похвалением мира сего, и да не затворю дверей чертога небеснаго, и да не услышу того грознаго гласа: не вем тя, откуда ecu. Сие меня смущало и устрашало. Но, впрочем, буди воля Господня на мне! Исполняя волю и заповедь своего архипастыря, отца и покровителя, да не явлюся неблагодарен к своему благодетелю, с помощью Господа Бога моего и с архипастырского благословения приступил к трудам и описанию странствия моего. И писал не ради чести или тщеславия, или суетной хвалы мира сего, но ради славы и чести святаго имени Господа Бога моего, в Троице славимаго и покланяемаго; ибо сказано: тайну Цареву добро хранити, дела же Божия открывать славно (Товий, 12. 7). Боялся и того, да не уподоблюся ленивому рабу, скрывшему талант господина своего. Но возвещу во языцех правду Бога нашего, во всех людях чудеса Господня, и поведаю о том, какия Господь и Бог мой, Царь Небесный, в жизни моей излиял неизреченныя Свои милости на меня окаяннаго, грешнаго и недостойнаго раба Своего, не сотворшаго ни единыя добродетели. Писал же первое о том, как я странствовал тогда, когда еще находился в раскольническом заблуждении, вне Святыя Восточныя Соборныя Апостольския Христовы Церкви; и ходил по своим раскольническим монастырям, и что в них видел и слышал.
Но подробности не описывал, да не явлюся судия чуждым делам: ибо есть у нас един Праведный Судия, Которому открыты все наши дела и помышления; а я с пророком скажу: да не возглагалют уста моя дел человеческих (Пс. 16. 4). Второе писал, какими судьбами меня и сущих со мной Господь Бог мой, по Своей великой милости, извел из душегубнаго раскола, и присоединил нас к Своей Святой Восточной Православной Церкви. Третие, как я странствовал по восточным знаменитым святым местам, по Святой Горе Афонской и во Святой град Иерусалим, и по Святой Земле. Сказание же мое о странствии и путешествии, по невместительности оного в единой книге, ради множества мест, мною виденных и описанных, такожде ради множества происшествий, мною слышанных, разделил я на четыре части; впрочем, не по ряду времен и мест, когда что видел или слышал, или где был и проживал, но иным образом, как мне показалося более вместительным для читателей. Именно же: в первой описал путешествия мои по России и Молдавии, прежде обращения моего из раскола к Православной Христовой Церкви, а потом - из Святыя Горы Афонския; во второй описал путешествие мое посуху чрез Европейскую Турцию во Святую Афонскую Гору и проживание мое в Афоне до путешествия оттуда в Россию; в третьей описал путешествие мое из Святыя Горы Афонския до России, возвращение в Афон, проживание в Афоне и последний выезд из Афона в Россию, в Сибирскую страну; в четвертой описал путешествие мое в Святый град Иерусалим и по святым местам Палестины; последи же описаны обители и славные подвижники Святыя Горы Афонския. А о чем в Сказании моем по ряду не упомянул по забвению или по другим причинам, а после разсудил упомянуть, то поместил в прибавлениях и дополнениях. Написал же все сие без пристрастия, по совести, где сам ходил своими ногами, и чтб видел собственными своими очами или что слышал от людей, всякаго вероятия достойных и свидетельствованных. Может быть, некоторым мое описание покажется и невместительно, но аз о том не разжизаюся; пусть кто как знает, так и разсуждает. А в чем по неведению моему согрешил, яко человек, по грубости ума моего, в том прошу прощения, потому что аз не учен есмь внешней премудрости, но груб есмь и невежда словом. Трудившийся в сочинении, бывший Святыя Горы Афонския Русския Общежительныя святаго Великомученика Пантелеймона обители грешный и всех последний инок, ныне скита: Гефсимания, чтб при Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.
Читайте также: