Когда соборы были белыми путешествие в край нерешительных людей ле корбюзье

Обновлено: 10.01.2025

Когда соборы были белыми путешествие в край нерешительных людей ле корбюзье

ЖАНРЫ 360
АВТОРЫ 276 942
КНИГИ 653 018
СЕРИИ 24 974
ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 610 777

ЛитМир - Электронная Библиотека > Корбюзье Ле > Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

Добавить похожую книгу

Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

Количество страниц: 6

Доступен ознакомительный фрагмент

Язык книги: Русский

Переводчик(и):

Издатель: Ад Маргинем Пресс

Выберите формат скачивания:

epub

QR код

Размер: 1,4 Мбайт

Добавлено 23 февраля 2020, 0:27

fb2

QR код

Размер: 515,9 Кбайт

Добавлено 23 февраля 2020, 0:27

rtf

QR код

Размер: 562 Кбайт

Добавлено 23 февраля 2020, 0:27

Книга выдающегося архитектора XX века Ле Корбюзье (1887–1965), впервые опубликованная в 1937 году, объединяет в себе документально-художественное повествование о первом посещении автором Америки и размышления о судьбах зодчества в эру технологического прогресса и урбанизма.

Ле Корбюзье: Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

Музей современного искусства «Гараж» в рамках совместной издательской программы с «Ад Маргинем Пресс» выпускает книгу знаменитого архитектора XX века Ле Корбюзье, которая посвящена его первой поездке в США, куда он прибыл по инициативе Музея современного искусства в Нью-Йорке. С любезного разрешения издателя мы публикуем фрагмент его размышлений об идеях, обогативших американскую художественную жизнь того времени.

Всем известно, что американские миллиардеры, потерпевшие от золота, необъятное скопление которого они поддержали в порочном круге своего банковского счета, желают возвести на оссуарии своих роковых жертв здание, полезное для общества, альтруизма, размышления, наставления и утешения. На счету одних только Карнеги и Рокфеллера множество благодеяний. Мир ведет себя скверно, когда заявляет: «Этим людям необходимо скрыть свои преступления». С таким же успехом можно сказать: «Эти регбисты после своей победы могут сколько угодно улыбаться фотографу; но у них на совести убийство соперников». Вопрос в другом. Сейчас идет речь не о кровопролитных боях Биржи человеческих отношений, а о законе денег. Деньги, подобранные в пыли экономики, сложенные в горы, вовлеченные в работу адской машины, обретают свойственное им движение, падают Ниагарой, топят, разбивают всё на своем пути, поглощают всё вокруг себя с точностью и неотвратимостью физического закона и взвиваются подобно смерчу на самом краю вырытой ими пропасти. Чтобы прославить себя, деньги вершат гекатомбы. Было естественно, что вовлеченный в игру господин Х или господин Y страстно желал победить в ней; пришлось уничтожать людей. Чтобы прибавить здесь, пришлось отнять там. Игра механическая, автоматическая, бесчеловечная, жестокая и на самом деле бесплодная, потому что на вершине своей горы золота господин Х или господин Y может присесть к столу не иначе как перед обыкновенной вареной курицей или порцией шпината — а то и перед тарелкой молочной кашки. В этой грозной схватке, из которой он вышел победителем, он потерял свой желудок. Он обыкновенный человек, как все остальные. Он говорит: если я должен, с одной стороны, согласиться упорствовать в жестоком сражении за золото, я бы хотел, с другой стороны, посеять свое золото: заняться благотворительностью. Публика упорствует в признании его преступником. Что жестоко и несправедливо. Наш миллиардер всего лишь бедолага, чье имя попало на указательный столб горы золота. Он же остался таким, каким был: нормальным. Так мистер Рокфеллер, основатель династии, продолжает, где бы то ни было, невозмутимо оставлять на чай десять центов, как во времена, когда он ел в захудалых ресторанчиках. Дед всё еще живет под защитой своей сражающейся армии, а его сын, мистер Рокфеллер-младший, и его внук, мистер Нельсон, распоряжаются горой золота, но изо всех сил стараются превратить ее в источник общественного блага. И отдаются этому от всего сердца. У них еще есть сердце. Я могу это утверждать, потому что достаточно часто видел Нельсона Рокфеллера с близкого расстояния, чтобы немного разобраться в психологии этого человека, участь которого можно назвать сколь счастливой, столь и тягостной.

Именно он вместе со своей матерью миссис Рокфеллер, женой Рокфеллера-младшего, основали, кроме всего прочего, нью-йоркский Музей современного искусства и руководят его жизнью.

Не знаю, из чего состоит коллекция основателя, дедушки; возможно, там окопалось несколько рембрандтов, не берусь сказать, подлинных или нет. Но Музей современного искусства весь целиком направлен к лучшим намерениям: позволить американцам проникнуться духом самых чистых изысканий в области современного искусства. Прибыв в Нью-Йорк, я обнаружил Фернана Леже посреди его собственной экспозиции, лучшей из всех, что ему делали, включая выставку в художественном музее «Кунстхаус», в Цюрихе. Великолепно представленная экспозиция, без прикрас и излишеств, с впечатляющей скромностью. Выставку Леже сменила моя, архитектурная. Сразу после нее был Ван Гог. Постоянная публика следит за этими событиями. Оптимистично настроенный француз говорил мне на обратном пути, на борту судна «Лафайет» [1] : «На вашей выставке побывал миллион посетителей». — «Умерьте свой пыл, — отвечал я ему. Выставка Ван Гога имела беспрецедентный успех, но и она за две недели собрала всего пятнадцать тысяч посетителей [2] . И это грандиозно! Если бы на мою пришло три тысячи, я был бы польщен. В Париже, милостивый государь, у Ван Гога было бы две тысячи зрителей, а у меня… возможно, тридцать три человека!»

Сейчас, когда я пишу эти строки, МоМА открыл большую выставку «Кубизм и Абстрактное искусство». Великолепный каталог, составленный директором музея, мистером Барром [3] , представляет собой подборку up to date [4] материалов по изобразительному искусству авангарда за последние сорок лет. Подобный материал уже сам по себе является историей искусства этого великого революционного и созидательного периода — не по изложенным в нем фактам, но по их воздействию на потребителя.

Итак, это первоклассные выставки. Кто их посещает? Мужчины и женщины всех профессий, американская элита, о существовании которой догадываешься по определенной атмосфере в небоскребах, по выходным, в особняках в колониальном стиле, в той части Fifth Avenue, которую принято называть Музейной милей или Милей миллионеров, иногда в женских нарядах. Америку переполняет неистовая жажда познания.

Я заметил, что в Нью-Йорке, этой неустойчивой феерической катастрофе, показы французского искусства отличаются сияющей чистотой: потрясающе благородная выставка искусства Бенина из собрания Луи Карре у арт-дилера Роланда Кнёдлера — официальное представление искусства, которое выходит за пределы мелких вещей. Выставка Леже в МоМА; великолепная подборка Кирико (у Пьера Матисса [5] ); очень значительная и полная ретроспектива Жака Липшица у Браммера. Все эти произведения и их презентация — яркие, незабываемые явления, вызывающие острый, внимательный интерес американского общества.

И если французы, художники или организаторы, так старательно размещают здесь, на Манхэттене, прозрачные кристаллы современной мысли, это объясняется тем, что они угадывают в американской толпе скрытое стремление к ней. И подлинную любовь. Эпоха поддельных рембрандтов прошла.

Пока я записывал свои американские впечатления, на парламентских выборах во Франции победил Народный фронт [6] . Власть перейдет к левым. Станет ли левая политика выразительницей левой мысли? Похоже, на этот раз, да. Однако не обошлось и без путаницы и двусмысленностей! В последнее время «Дом культуры», которым руководят Арагон и Мальро, затеял серию дебатов о современной мысли: литература, изобразительное искусство, архитектура. Там можно услышать и хвалу, и хулу. Торопливые умы поспешно сформулировали задачи, например такую: «чтобы показываемая выставка художников, принадлежащих к коммунистическим или левым ячейкам, выражала впечатляющее единство». Не следует таким образом смешивать жанры в тот самый момент, когда Москва являет нам зрелище очень серьезного эстетического смятения. После десятилетнего поиска стиля, который стал бы созвучным революционной мысли, — конструктивизма, отцом которого является Александр Веснин, там резко изменили взгляды относительно планов на Дворец Советов. Что поставило в тупик лучшие умы. Этому дворцу предстоит увенчать Пятилетний план, гигантское начинание по рациональному материально-техническому оснащению страны. Программа строительства дворца была разумной, достойной в своем назначении. Подготовили проекты; их около двухсот; следовало принять решение; комиссия склонялась к предложению в духе программы, в духе Пятилетнего плана. И вдруг — ба-бах! Взгляды резко изменились. Дворец Советов будет построен в стиле итальянского Возрождения. Кому удался этот трюк? Академики, которых в течение десяти лет оттесняли пылкие молодые строители СССР, дождались своего часа, нашли лазейку. Я со многими из них встречался в Москве; знаю их как облупленных! Что же это была за невидимая лазейка? Сбой — в основном технологический, но также и эстетический, — в серьезной работе, выполненной молодыми людьми, лишенными основательного опыта. Главное — свалить вину на другого! И было сказано: современная архитектура не способна превзойти утилитарность; она не может выразить высокие устремления масс. Так кто же тогда может их выразить? Держитесь хорошенько! Греко-римское искусство! Комментаторы уже, похоже, доказали это в Москве. Молодую страну вот четыре года лихорадит. Подождем. После губительных разрушений уже возникает здоровая реакция. Всё изменится. Это будет одной из перемен в сторону другой крайности, к чему нас вот уже тридцать лет пытаются приучить в искусстве беспокойные, нетерпеливые и измученные страны к востоку от Рейна. То же касается живописи и скульптуры. Всё, что мы так любили, опозорено, запрещено. Точно так же как небоскребы были признаны «капиталистическими» (этот простой и разумный объект городского сосредоточения), так и Пикассо был объявлен продуктом буржуазного духа! Всякое бывает!

А защитники этих идей в своих рассуждениях никогда не перестанут удивлять нас непредсказуемыми находками.

Обложка книги Ле Корбюзье «Когда соборы были белыми.Путешествие в край нерешительных людей»

В эти дни по всему Парижу начинаются дебаты. Дом культуры ищет истину; поэтому он объявил дебаты. Художник, остро переживший изобретения подстрекателей эстетической революции нового времени, только что расследовал ее процесс во имя недавних политических событий (Народный фронт). Кубизм или искусство, получившее название абстрактного, не могло бы, говорит он, соответствовать сильному современному обществу. Оно только доказывает упадок и бесплодность, а потому следует его осудить и запретить! Что и стало подвигом революции! Леже, Пикассо, Брак, Грис (уже умерший), Бранкузи, Лоранс [7] , Липшиц — те, кто распахнул нам двери в современное искусство, единственное способное войти в гармонию с современной архитектурой; они, которые благодаря своему мощному моральному здоровью, боролись в течение тридцати лет, повинуясь своему предназначению: связать нынешнее время с единодушием искусства минувших эпох, с предысторией через высшее творчество художников, раскрыв сродство духа и сил природы — Китая, Индии, Африки, Аравии, доколумбовой Америки, Европы — греческой, римской, византийской, романской и готической; по пути собирая более новых героев; Джотто, Микеланджело, Рембрандт, Брейгель, Пуссен, Энгр, Деракруа, Сёра и Сезанн — этих людей следует изгнать из нового мира и возвращаться, возвращаться и подражать… возвращаться к… подражать кому… Ведь задача поставлена: чтобы удовлетворить народные массы, новое время требует поддельного или подражательного искусства.

То, что внесла точная механика: фотография, кино осталось бы всего лишь эпизодом, если бы не воздействие на судьбу изобразительного искусства! Предреволюционное общество, благодаря поразительным личностям, создало возвышенное, исключительное искусство. Отринем его! Народ желает хлеба и зрелищ. Отныне Дерен вытеснит вышеозначенных художников, потому что умеет похоже писать букеты цветов и обнаженную натуру. Я ни на мгновение не подвергаю сомнению талант Дерена, однако с уверенностью заявляю, что всё это не может вписаться в архитектуру нового времени. Делать похоже, писать сюжетные картины? Не подскажете, на какую тему? Счастливое материнство, футбол, обнаженка, повседневный труд на заводе, портреты рабочих и так далее.

О книге "Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей"

Произведение относится к жанру Документальная литература. Оно было опубликовано в 1937 году издательством Ад Маргинем Пресс. На нашем сайте можно скачать книгу "Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей" в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt или читать онлайн. Здесь так же можно перед прочтением обратиться к отзывам читателей, уже знакомых с книгой, и узнать их мнение. В интернет-магазине нашего партнера вы можете купить и прочитать книгу в бумажном варианте.

Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

QUAND LES CATHÉDRALES ÉTAIENT BLANCHES

VOYAGE AU PAYS DES TIMIDES

PRÉFACE DE JEAN-LOUIS COHEN

Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»

Published by arrangement with Lester Literary Agency

Ле Корбюзье в период поездки в США

Американские приключения Ле Корбюзье

Ле Корбюзье впервые почувствовал жгучий интерес к США еще за полвека до торжественного открытия в 1962 году своего американского детища — Карпентер-центра при Гарвардском университете. В книге «К архитектуре», принесшей ему в 1923 году планетарную славу, он превозносит заслуги американских инженеров и высмеивает эклектичные купола их коллег-архитекторов. Еще в 1914 году он признается своему наставнику Огюсту Перре в желании увидеть «безумные строения Нового света».

Однако ему приходится дожидаться 1935 года, чтобы собственными глазами взглянуть на США, куда он прибывает по инициативе Музея современного искусства — прочитать курс лекций в связи с проведением в Нью-Йорке одной из первых архитектурных выставок. Едва сойдя с лайнера «Нормандия», он настраивает против себя журналистов и не перестает изумлять общественное мнение, в частности заявив New York Times, что «небоскребы недостаточно высоки».

Французским читателям он рассказывает о поездке в вышедшей в 1937 году книге с загадочным названием «Когда соборы были белыми: путешествие в край нерешительных людей». В ней он дает отповедь критикам Нью-Йорка, недооценивающим «грубое и дикое зрелище», истинно «феерическую катастрофу» и такое кредо, как «Я — американец». Ле Корбюзье надеется встретить в Америке «молодой и крепкий народ-атлет», но сожалеет, что «американский урбанизм в своей гигантомании проявляет губительную робость именно тогда, когда надо реагировать и правильно действовать». Очарованный атлетами Принстона и «девушками в цвету» женского колледжа Вассар, он негодует, что доктор Барнс не позволяет ему полюбоваться своей коллекцией картин в Мерионе, пленяет аудитории десятка университетов и мимоходом утешает себя несколькими неделями на Лонг-Айленде в обществе Маргерит Чейдер Харрис [1] , юной американки, для которой он проектировал дом в Швейцарии.

Так и не получив ни одного гигантского заказа, с помощью которого он рассчитывал «сотообразно перестроить» Манхэттен, возведя там большие дома, утопающие в зелени, он вынужден ждать целых десять лет, прежде чем вернуться в США, чтобы ознакомиться со Строительными программами руководства долины реки Теннесси — органа, созданного по особому распоряжению президента Рузвельта. Позднее его привлекают к чрезвычайно ответственному начинанию — возведению штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке. Вместе с командой архитекторов из разных стран он трудится долгие месяцы, выбирая для здания подходящее место, затем вместе с молодым бразильцем Оскаром Нимейером создает эскиз, сочетая башню секретариата в виде пластины и приземистый блок с залами заседаний. Руководит строительством Уоллес Харрисон, доверенное лицо Джона Д. Рокфеллера, подарившего ООН участок земли возле Ист-Ривер. Ле Корбюзье не перестает упрекать Харрисона в том, что он присвоил и извратил его проект, чувствует себя «обобранным как липка». Он напишет матери Мари Шарлотт Амели, с которой регулярно обменивается письмами, что «край нерешительных людей мстит, выступает единым фронтом и хочет владычествовать над миром», страдая «комплексом превосходства».

Можно сказать, что отношения Ле Корбюзье с США отравлены горечью — в 1953–1955 годах он даже умудряется похоронить идею большой выставки своего творчества, которую хочет устроить Музей современного искусства, уговаривая Джеймса Суини, директора нового музея Гуггенхайма, отдать один из залов под его живопись — несправедливо, что в «самом передовом в мире музее» нет ни единой его картины. Его единственная постройка в Северной Америке — непосредственный заказ Гарвардского университета, сделанный с подачи каталонского архитектора Жузепа Луиса Серта. Хотя и разочарованный «таким маленьким заказом от такой большой страны», он в 1960 году берется за дело и создает не столько отдельное здание, сколько помещение, удачно вписывающееся в систему дворов и улочек кампуса.

Наконец комплекс построен, и Карпентер-центр визуального искусства занимает свое место в сети пешеходных дорожек, пересекающих университет. Возведенный вокруг рампы, которая соединяет две улочки кампуса, центр предлагает совершить захватывающую архитектурную прогулку. Его «грубые, но гладкие» бетонные фасады принципиально отличаются от шероховатых послевоенных строений. Пусть Америка и принесла Ле Корбюзье цепочку разочарований, его творчество существенно повлияло на мериканскую архитектуру. Невзирая на завистливые нападки Фрэнка Ллойда Райта и язвительную критику некоторых социологов, эскизы и здания французского зодчего вдохновили целый ряд проектировщиков, а университеты даже разработали специальные методы для изучения его идей и сооружений — определенно, именно в них «нерешительные люди» почерпнули мужество, стремясь ответить на вызовы машинной эпохи.

Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

Войдя в Европу, армия США обнаружила разоренные пятью годами войны территории, народы, города и села. Всё было опустошено и разграблено, повсюду покрытые пылью и изъеденные ржавчиной развалины, пустые глазницы окон и натянутые нервы, истерзанные тела и израненные души. Американские летчики бомбили всё подряд, взрывая мосты, вокзалы, железные дороги, заводы, порты. Не было самых элементарных вещей: воска, чтобы натирать полы, льняного масла, чтобы красить стены комнат и домов, мыла. Лица людей в парижском метро, четыре года назад ставшем единственным транспортом пятимиллионного города, были изнуренными от лишений. Позже стало известно, что в Париже немцы расстреляли семьдесят пять тысяч мужчин и женщин, предварительно подвергнув их пыткам.

В день Освобождения через предместье Парижа Булонь-сюр-Сен, где я тогда находился, прошли подразделения армии США и танковый корпус генерала Леклерка. Невероятное время, смятение чувств, из глаз катятся слезы. Поразительное зрелище: эти люди, сыны Америки, на мощных машинах, эти мальчишки, только что разбившие неприятеля. Совсем рядом с ними пришедшие из Чада солдаты Леклерка. Они пересекли Сахару и уже назавтра, не останавливаясь, двинутся на резиденцию Гитлера, Берхтесгаден. На их лицах лежал отпечаток двухтысячелетней привычки сражаться. Сверкающие улыбками и радостью женщины предместья, да и все остальные парижанки, прихорошились, чтобы встретить освободителей. Они были неподражаемы! Не имея тканей, чтобы сшить новые платья, и средств, чтобы выглядеть элегантно, эти женщины совершили настоящий подвиг, постаравшись назло оккупантам быть особенно привлекательными. Шляпок у них не было, и из своих волос они соорудили золотые, бронзовые или эбеновые шлемы — воинственные головные уборы, сделавшие их восхитительными и сияющими. В туман, весной или в летнюю жару эти кентаврессы сновали на велосипедах по Парижу, и ветерок овевал их ноги, волосы, лица, груди. Они проносились прямо под носом у затянутых для своих чудовищных целей в унылую горчично-зеленую форму немецких солдат…

А теперь они карабкались на американские танки, усаживались на стволы орудий, на орудийные башни рядом с солдатами, водителями. Они целовали американцев, оставляя следы губной помады на их запыленных лицах. Увы, освободители смотрели на них, как на шлюх!

Ребятня, разумеется, тоже оказалась на орудиях, на крышах танков, на коленях у солдат. Многие клянчили сигареты. Кое-кто слишком усердствовал. Американцы решили, что французы попрошайки! А ведь те уже четыре года курили по две-три пачки сигарет в месяц, что гораздо мучительней, чем вообще не курить. Будь власти порешительней, они уничтожили бы табак, и после пары трудных ме-сяцев это просто-напросто освободило бы каждого от назойливого желания.

Ах, американцы, солдаты США, внезапно высадившиеся на изнуренные морально и физически земли, где любой продукт уже давно стал эрзацем и выдавался по карточкам. Ослабевшая и обнищавшая морально и физически Европа — великая родина ваших отцов — не имея возможности достойно ответить вам, привыкшим к неслыханному изобилию, к ошеломляющему расточительству, показалась вам грязной и оборванной. Встречая вас, она обезумела от радости — а вы сочли ее непристойной!

У вас в США сильные и богатые города. Нью-Йорк — это обиталище какого-то божества современной жизни: возможно, у этого божества еще нет имени. Ваши деревни выкрашены белой краской или даже в яркие цвета. Они не огорожены крепкими стенами: от одного дома к другому под ухоженными деревьями роскошным ковром расстилается газон.

Вы пришли в изумление, в возмущение: «Так это и есть Париж, так это и есть Европа?»

В тот же самый день освобождения, с Юга, навстречу кортежу Шарля де Голля, наступая на пятки неприятеля, двигались по Елисейским полям танки генерала Леклерка. Ваши танки, предоставленные нашей армии. По бокам их украшали надписи большими белыми буквами — названия французских провинций: Бретань, Прованс, Фландрия; имена великих французов: Верцингеторикс, Баярд [2] , Жанна д’Арк, Лафайет; перечисления французских достоинств: отвага, доблесть, преданность.

Господа Военачальники, вы правильно поступили, утвердив таким образом вечные ценности, когда торопливо прошествовали перед Аркой и обозначили передачу голодранцам столь великолепного военного снаряжения; вы правильно сделали, организовав этот парад перед Триумфальной аркой, где находится могила неизвестного солдата. Этот памятник, представляющий собой лишь пламя и надпись, сделанную прямо на земле, по величию равен перенесенному французами немыслимому испытанию. Когда придет время упомянуть в этой книге Белые соборы, чтобы свидетельствовать в пользу современности, этот монумент займет свое место вне конкуренции: он выражает дух. Кто его изобрел? Кто предложил? Я не знаю; мы не знаем; думаю даже, что никто (или почти никто) до сих пор этого не знает.

Некоторые из вас, американские друзья, надолго оставшиеся во Франции, сделались плотью от ее плоти. Они постучались в разные двери и обнаружили за ними людей без прикрас, которые сорок, или тридцать, или двадцать лет силились принести дух в мир, заставить проклюнуться росток нынешних перемен: художников, великих художников, которые в тысячелетнем гумусе Парижа взрастили великое преобразование, способное сделать лучезарным завтрашний день.

Некоторые из вас пришли к этим людям как преданные друзья, другие — как собиратели автографов.

Власти (и ваши, и наши), осознавая необходимость познакомиться поближе, обменялись улыбками и любезностями. Американских студентов отправили во Францию, а французских — в Америку. Интеллектуальный обмен. Что ими двигало? Бог или дьявол? Жизнь или Академия? Я знаком с американскими студентами, художниками и архитекторами, которых наши власти поместили в крупные университеты. Они говорили мне: «Мы сходили туда разок, и этого нам хватило!». Но время, счастливо проведенное ими в других местах Великого Города, принесет свои плоды!

Академия или жизнь, that is the question [3] ! Это и по сию пору остается вопросом, как в США, так и во Франции и во всем мире.

Жизнь созидает и разрушает; она рождает индийские храмы, а также лианы, которые камень за камнем уничтожат произведение, если человек постепенно ослабит свою бдительность и перестанет приглядывать за ним.

Жизнь создала Нью-Йорк, неспящий город. И мы приветствовали ликование жизни в этом городе.

Небоскребы высокие. Высота здесь является прямым следствием применения логарифмической линейки, финансовых выкладок и рекламы. Между землей и верхушкой небоскреба называемой (Top of the Rock [4] ), дух и не ночевал, только цифры. Именно на top следует смотреть, в нем искать замысел, по нему судить о том, что есть духовная реальность этой затеи. Top — это пробка графинчика, о котором позаботились архитектура и архитекторы. Я, например, вижу перед собой, в небесной вышине, три. Одна повторяет замок Блуа, что в Турени; другая взяла за образец часовню Сент-Шапель в Париже; у третьей кровля, верхние этажи и основания каминных труб, как в Фонтенбло. Ай-ай-ай! Как бы этот дух, злоупотребив высотой, деньгами и рекламой не вознамерился распоряжаться духовной будущностью США!

По воскресеньям город умирает, улицы пусты, а здания лишены своего смысла (кроме Рокфеллер-центра и других, где обитает архитектура). Воскресенья — поразительный пробный камень, способный за двадцать четыре часа обрушить этот великолепный город, до сих пор в основе своей остающийся Вавилонской башней.

Вне его, наоборот, из Гарлема или с Бродвея, в барах, где жизнь ищет себе пищу, с помощью проигрывателей или дешевых музыкальных автоматов, nickelodiums, весело идет на штурм джаз.

Господа жители Соединенных Штатов, вы — американцы, а американцы могут иметь любую национальность мира; и этот мир может стать новым миром, венчающим Новый Свет.

Издатели, собиравшиеся в 1937 году опубликовать книгу «Когда соборы были белыми», первым американским переводом которой я обязан мастерской и вдумчивой работе Маргерит Чейдер Харрис, все как один потребовали сокращения первых ста страниц, посвященных Франции. Потом ваши войска побывали у нас, и в этом новом переводе сто первых страниц, разумеется, сохранятся. Вы обнаружите в них, между строчками, предвестники поражения. В них существовала угроза: они содержали смертоносные микробы; некую опасность.

Сейчас, весной 1946 года, парижане полны жизненных сил — они в их сердцах и умах. Ведь не думаете же вы, что подобное испытание может сломить такую страну, как наша? Ведутся подсчеты; открыта дискуссия о цели жизни. Тяжкое испытание сыграло роль неудержимого бродила: сердца и умы перенесли все невзгоды, почерпнув в них силы, и, поскольку дух достиг самого дна, теперь горячая воля устремилась ввысь.

Только что Франция за шесть лет прошла полный круг испытаний и теперь готова делать выбор, высказывать свое мнение, принимать решения.

Когда я впервые получил от Музея современного искусства [5] приглашение в США, на меня смотрели как на человека, создавшего «машину для жилья» и заявившего, что нью-йоркские «небоскребы слишком малы». Это вызывало недовольство, обиды.

Прошло десять лет. Недоразумение рассеивается; кажется, взаимопонимание возможно; наше состояние напоминает момент, когда в одной части шлюза поднимается вода: ее высота с обеих сторон уравнивается, затворы открываются, суда проходят — идеи распространяются.

Американский потенциал, накопленный в течение века и извлекший выгоду из двух войн, это огромное событие, выходящее за нынешние пределы контроля, как морального, так и материального, требующий гигантской революции в мировом процессе, подобно тому, как на другом конце света, в СССР, потенциал такой же силы, но иной направленности, вызвал череду событий, последствия которых непредсказуемы. Ни та ни другая из этих сил пока не проявляют прозорливости; они просто находятся в движении, готовятся к действию. И в своем движении они допускают и еще будут допускать неумеренность, также как они дают и будут давать все поводы надеяться и все доказательства своей результативности. И всё же они бушуют, из-за отсутствия урегулирования вызывая парадоксальные результаты, специфические болезни, опасные волнения.

Таков, например, отвратительный подарок неограниченных возможностей перемещения людей и идей: подвижность, которая, действительно, становится болезнью. И у этой болезни есть название: м-о-б-и-л-ь-н-о-с-т-ь, «мобильность».

Всё здесь движется; всё разъезжает четырьмя способами: по воде, по суше, по железной дороге и по воздуху. Моторы рокочут; все люди на колесах; колеса у них под задом, и таким образом они преступают закон природы — человеческой природы, в высшей степени последовательной и немонотонной. Ей свойственны многие ритмы: ходьба, биение сердца, пульсация артерий и трепет век, дыхание и речь; и так далее… Для здравомыслящего наблюдателя конец пути скоро становится очевиден: цикл жизненных операций не совершается, или совершается не полностью, или со страданием и ущербом, с недопустимой ежедневной отсрочкой. Вот судья, вот пробный камень: повседневность. И вот вердикт: неполнота, нехватка, вредоносность вписаны в солнечные сутки, они возникают вновь и вновь, делают неполноценным каждый прожитый день и, следовательно, всю жизнь человека. Это влечет за собой распад семьи, алкоголизм.

Проблема поставлена не перед страной, которая не соблюдает осторожность, а перед провидцами: как жить? Именно в этом и состоит бином «личность — общность», требующий результативной, то есть совершенной, слаженности. Необходимо укрепить границы свободы, хотя укрепить одни, похоже, означает стереть другие, а это не одно и то же. Свободы одних как совокупность нескольких принципов становятся предметом рассмотрения, обсуждения. Действительно, повсюду в американской жизни беспорядок проявился в том, что я в 1935 году назвал Великим расточительством, Great Waste. Слово waste можно перевести еще как «опустошение». Применительно к продукту общественной жизни опустошение — это катастрофа, шаг к смерти. Сегодня — и в Америке особенно — современное рабство, выражающееся в четырех часах ежедневной работы, вырванных у каждого, чтобы оплатить расходы на это градостроительное злоключение, «умение жить», на самом деле представляет вопрос, повсеместно, во всем мире, стоящий перед современным обществом. Вопрос наивный, который можно было бы счесть детским. Как жить? А вы, читатель, знаете? Умеете ли вы жить здорово, уверенно, радостно, быть свободным от тысячи нелепостей, навязанных привычкой, вежливостью и правилами городской жизни, которые нынче в ходу?

Если моей книге суждено было десять лет ждать своего американского издателя, мне стоило бы поздравить себя с этим, потому что, вернувшись из США в 1936 году, я рассудил, что следует придумать определение, которое могло бы стать законом, Скрижалью. И вот, в 1937 году, в самом центре Павильона Новейшего времени на Всемирной выставке, проходившей в Париже под девизом «Искусство и Техника в современной жизни», на столе с большой открытой книгой, символизирующей Афинскую хартию [6] , я вывел такое определение:

«Вот мера нашего городского строительства». Если я как человек, обладающий чувством и разумом, как инженер, как специалист смог внести что-то в развитие машинной цивилизации, то именно это определение.

Если я могу быть в чем-то полезен в США, то именно представив это определение на обдумывание тем, чье предназначение — отчетливо понимать и направлять. Я предлагаю свое определение как измерительный инструмент, способный придать верные направления новым производствам «перепрофилированной» военной промышленности: положение общества со всеми его правами и обязанностями восстановлено. Я знаю, что здесь я коснулся главной темы, темы современности: ОБИТАТЬ, умение жить. Обитать — это жить, уметь жить! Распоряжаться дарами Создателя: солнцем и разумом, данными людям для получения радости жизни и обретения потерянного рая.

К кому обращено подобное скрытое приглашение? Кого касается? Кто имеет право. Вот в чем польза книг: они знают, кого касается. И вслед за академиками в один прекрасный день молодежь всего мира выскажет свое суждение!

Градостроительство (градостроительство и архитектура, неотделимые друг от друга — уникальное явление) есть в полном смысле слова общественный управляющий.

В 1935 году были начаты работы по созданию Управления ресурсами бассейна Теннесси, TVA. В январе нынешнего 1946 года я отправился взглянуть, что получилось. Человек и природа, законы природы и расчеты, выражающие, впрочем, мировые законы, человеческое воображение в поисках гармонии. Пренебрежение вызвало в этой долине катастрофы космического масштаба. Дело шло к худшему. Но человек совладал со стихией, и ее ярость в конце концов утихла; она опять стала матерью-природой. Вода совершила свои восстановительные чудеса; люди обрели изобилие и обещание радости. А также право гордиться тем, что, обуздав природу, создали мощные плотины и дамбы — свидетельство физического и духовного величия.

Десяти лет хватило на усмирение враждебных сил и скрепление союза человека и его среды.

Эти строки я пишу из Нью-Йорка, куда за двадцать часов добрался из Парижа. В темно-синем океане я с высоты палубы иногда видел гигантский айсберг, свидетеля физических процессов и часть регулярного цикла.

Человек, природа, космос суть данность.

Однажды (сто лет назад) человек сменил тысячелетний темп пешего передвижения на беспредельные скорости. Всё было поставлено под сомнение. Границы контроля были прорваны, растянуты, почти стерты; но невозмутимое солнце своим циклом продолжало регулировать ритм наших работ. Сегодня оно нас обвиняет в беспорядке, в непредусмотрительности, пренебрежении, невнимании; худшее отсутствие чувства меры стало тому результатом, и беда.

В январе этого года я на пустом грузовом судне через штормовой океан за девятнадцать дней прибыл сюда, чтобы сделать кое-что вместе с Клодиусом [7] . Едва ступив на землю Манхэттена, мы, прошедшие годы скорби, раскаяния, ограничений и лишений, испытали страшный шок: мы лицом к лицу столкнулись с людьми, которые не в состоянии постичь пережитой опыт. Наш — печальный, — и собственный опыт непомерного изобилия. Выходит, привезенный нами товар не может быть принят в зачет перенесенной нами нужды; он может быть лишь плодотворным, ясным, толковым изобретением, посланником наших предложений на будущее — будущее умеренности машинного общества в поисках своего утраченного счастья. Да, утраченного, но оно может быть обретено, найдено нами в будущем, в ближайшем завтра. И вот что говорит география: две руки и два кулака мира, США и СССР; в его географическом и историческом сердце: Париж, столица вполне земной Франции, глаз (на карте) объединенной Европы. Теперь от этого третьего путешествия у меня появилось впечатление и уверенность, что земля круглая и сплошная (непрерывная), и всё стыкуется… Установится и возобладает сплоченность.

Так что мы, французы, у которых были соборы и Людовик Четырнадцатый, можем восхищаться едва зарождающимся чудесным творением американского народа. Почтительно снимаю шляпу. На каждом шагу, днем и ночью, в этом Нью-Йорке — волшебная развязка — я нахожу повод для размышления, для построения гипотез, для мечтаний о завтрашнем дне, невероятном, утешительном, счастливом. В мире есть надежда. Этот край нерешительных людей дает нам ее полными горстями.

Я являюсь членом комиссии, которой поручено найти в окрестностях Нью-Йорка место для постоянной резиденции Организации Объединенных Наций. Цель ООН в достижении согласия. В достижении согласия путем обеспечения эффективности (или результативности) в уважении к человеческой личности; более того, в возможности приносить людям радость жизни урбанизмом — слово, сегодня ставшее ключевым, решающим.

Никто пока еще не знает точно, что подобное утверждение можно принять, и еще менее, что оно представляет собой способ, с помощью которого люди машинной цивилизации, достигшей второго периода своего развития, поначалу проявив себя бандитами или безумцами, наведут порядок в своем доме.

Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей

Quand les Cathedrales Etaient Blanches. Voyage au Pays des Timides

Переводчик: Брусовани Мария

Издательство: Ад Маргинем, 2021 г.

Цена 967 р.

ID товара: 643968

Оформление

Масса: 364 г

Размеры: 185x130x28 мм

Содержание

Оценить (оценило: 2)

Аннотация к книге "Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей"

В 1935 году Ле Корбюзье впервые посетил США по приглашению Музея современного искусства в Нью-Йорке. Своеобразный отчет об этой поездке лег в основу данной книги, впервые изданной на французском языке в 1937 году и переведенной на английский уже после войны, в 1946-м. Великий новатор не мог не восхититься небоскребами Нью-Йорка и бурным индустриальным развитием Америки в XX веке. Лифты, drives, subways, вертикали и горизонтали Манхэттена вызывают его жгучий интерес. Ле Корбюзье вдохновлен ритмом Нью-Йорка, его новой музыкой (hot jazz Армстронга) и новой социальностью. В своем поэтическом отчете он впервые формулирует идею вертикального города, которую век спустя разовьет еще один влюбленный в Большое яблоко архитектор - Рем Колхас. Америка напоминает Ле Корбюзье эпоху становления Европы, время, когда технологический и социальный прогресс были неразделимы, когда соборы были белыми и самыми передовыми строениями своего времени. Его единственный упрек "нации атлетов" состоит в том, что.