Казак на север держит путь казак не хочет отдохнуть
Тебе — но голос музы тёмной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?
Узнай по крайней мере звуки,
Бывало, милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
Богат и славен Кочубей.
Его луга необозримы;
Там табуны его коней
Пасутся вольны, нехранимы.
Кругом Полтавы хутора
Окружены его садами,
И много у него добра,
Мехов, атласа, серебра
И на виду и под замками.
Но Кочубей богат и горд
Не долгогривыми конями,
Не златом, данью крымских орд,
Не родовыми хуторами,
Прекрасной дочерью своей
Гордится старый Кочубей.
И то сказать: в Полтаве нет
Красавицы, Марии равной.
Она свежа, как вешний цвет,
Взлелеянный в тени дубравной.
Как тополь киевских высот,
Она стройна. Ее движенья
То лебедя пустынных вод
Напоминают плавный ход,
То лани быстрые стремленья.
Как пена, грудь ее бела.
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза;
Ее уста, как роза, рдеют.
Но не единая краса
(Мгновенный цвет!) молвою шумной
В младой Марии почтена:
Везде прославилась она
Девицей скромной и разумной.
За то завидных женихов
Ей шлет Украйна и Россия;
Но от венца, как от оков,
Бежит пугливая Мария.
Всем женихам отказ — и вот
За ней сам гетман сватов шлет.
Он стар. Он удручен годами,
Войной, заботами, трудами;
Но чувства в нем кипят, и вновь
Мазепа ведает любовь.
Мгновенно сердце молодое
Горит и гаснет. В нем любовь
Проходит и приходит вновь,
В нем чувство каждый день иное:
Не столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце старика,
Окаменелое годами.
Упорно, медленно оно
В огне страстей раскалено;
Но поздний жар уж не остынет
И с жизнью лишь его покинет.
Не серна под утес уходит,
Орла послыша тяжкий лёт;
Одна в сенях невеста бродит,
Трепещет и решенья ждет.
Никто не знал, когда и как
Она сокрылась. Лишь рыбак
Той ночью слышал конский топот,
Казачью речь и женский шепот,
И утром след осьми подков
Был виден на росе лугов.
Не только первый пух ланит
Да русы кудри молодые,
Порой и старца строгий вид,
Рубцы чела, власы седые
В воображенье красоты
Влагают страстные мечты.
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра.
Суровый был в науке славы
Ей дан учитель: не один
Урок нежданый и кровавый
Задал ей шведский паладин.
Но в искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.
Венчанный славой бесполезной,
Отважный Карл скользил над бездной.
Он шел на древнюю Москву,
Взметая русские дружины,
Как вихорь гонит прах долины
И клонит пыльную траву.
Он шел путем, где след оставил
В дни наши новый, сильный враг,
Когда падением ославил
Муж рока свой попятный шаг.
Украйна глухо волновалась.
Давно в ней искра разгоралась.
Друзья кровавой старины
Народной чаяли войны,
Роптали, требуя кичливо,
Чтоб гетман узы их расторг,
И Карла ждал нетерпеливо
Их легкомысленный восторг.
Вокруг Мазепы раздавался
Мятежный крик: пора, пора!
Но старый гетман оставался
Послушным подданным Петра.
Храня суровость обычайну,
Спокойно ведал он Украйну,
Молве, казалось, не внимал
И равнодушно пировал.
«Что ж гетман? юноши твердили, —
Он изнемог; он слишком стар;
Труды и годы угасили
В нем прежний, деятельный жар.
Зачем дрожащею рукою
Еще он носит булаву?
Теперь бы грянуть нам войною
На ненавистную Москву!
Когда бы старый Дорошенко,
Иль Самойлович молодой,
Иль наш Палей, иль Гордеенко
Владели силой войсковой;
Тогда б в снегах чужбины дальной
Не погибали казаки,
И Малороссии печальной
Освобождались уж полки».
Издавна умысел ужасный
Взлелеял тайно злой старик
В душе своей. Но взор опасный,
Враждебный взор его проник.
«Нет, дерзкий хищник, нет, губитель! —
Скрежеща мыслит Кочубей, —
Я пощажу твою обитель,
Темницу дочери моей;
Ты не истлеешь средь пожара,
Ты не издохнешь от удара
Казачей сабли. Нет, злодей,
В руках московских палачей,
В крови, при тщетных отрицаньях,
На дыбе, корчась в истязаньях,
Ты проклянешь и день и час,
Когда ты дочь крестил у нас,
И пир, на коем чести чашу
Тебе я полну наливал,
И ночь, когда голубку нашу
Ты, старый коршун, заклевал. »
Так! было время: с Кочубеем
Был друг Мазепа; в оны дни
Как солью, хлебом и елеем,
Делились чувствами они.
Их кони по полям победы
Скакали рядом сквозь огни;
Нередко долгие беседы
Наедине вели они —
Пред Кочубеем гетман скрытный
Души мятежной, ненасытной
Отчасти бездну открывал
И о грядущих измененьях,
Переговорах, возмущеньях
В речах неясных намекал.
Так, было сердце Кочубея
В то время предано ему.
Но, в горькой злобе свирепея,
Теперь позыву одному
Оно послушно; он голубит
Едину мысль и день и ночь:
Иль сам погибнет, иль погубит —
Отмcтит поруганную дочь.
А между тем орлиным взором
В кругу домашнем ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он жене:
Давно в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И, гнева женского полна,
Нетерпеливая жена
Супруга злобного торопит.
В тиши ночей, на ложе сна,
Kaк некой дух, ему она
О мщеньи шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует — и ей
Клянется мрачный Кочубей.
Удар обдуман. С Кочубеем
Бесстрашный Искра заодно.
И оба мыслят: «Одолеем;
Врага паденье решено.
Но кто ж, усердьем пламенея,
Ревнуя к общему добру,
Донос на мощного злодея
Предубежденному Петру
К ногам положит, не робея?»
Между полтавских казаков,
Презренных девою несчастной,
Один с младенческих годов
Ее любил любовью страстной.
Вечерней, утренней порой,
На берегу реки родной,
В тени украинских черешен,
Бывало, он Марию ждал,
И ожиданием страдал,
И краткой встречей был утешен.
Он без надежд ее любил,
Не докучал он ей мольбою:
Отказа б он не пережил.
Когда наехали толпою
К ней женихи, из их рядов
Уныл и сир он удалился.
Когда же вдруг меж казаков
Позор Мариин огласился
И беспощадная молва
Ее со смехом поразила,
И тут Мария сохранила
Над ним привычные права.
Но если кто хотя случайно
Пред ним Мазепу называл,
То он бледнел, терзаясь тайно,
И взоры в землю опускал.
. . . . . . . . . . . . . .
Кто при звездах и при луне
Так поздно едет на коне?
Чей это конь неутомимый
Бежит в степи необозримой?
Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть
Ни в чистом поле, ни в дубраве,
Ни при опасной переправе.
Как стекло булат его блестит,
Мешок за пазухой звенит,
Не спотыкаясь, конь ретивый
Бежит, размахивая гривой.
Червонцы нужны для гонца,
Булат потеха молодца,
Ретивый конь потеха тоже —
Но шапка для него дороже.
За шапку он оставить рад
Коня, червонцы и булат,
Но выдаст шапку только с бою,
И то лишь с буйной головою.
Зачем он шапкой дорожит?
За тем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.
Грозы не чуя между тем,
Неужасаемый ничем,
Мазепа козни продолжает.
С ним полномощный езуит
Мятеж народный учреждает
И шаткой трон ему сулит.
Во тьме ночной они как воры
Ведут свои переговоры,
Измену ценят меж собой,
Слагают цифр универсалов,
Торгуют царской головой,
Торгуют клятвами вассалов.
Какой-то нищий во дворец
Неведомо отколе ходит,
И Орлик, гетманов делец,
Его приводит и выводит.
Повсюду тайно сеют яд
Его подосланные слуги:
Там на Дону казачьи круги
Они с Булавиным мутят;
Там будят диких орд отвагу;
Там за порогами Днепра
Стращают буйную ватагу
Самодержавием Петра.
Мазепа всюду взор кидает
И письма шлет из края в край:
Угрозой хитрой подымает
Он на Москву Бахчисарай.
Король ему в Варшаве внемлет,
В стенах Очакова паша,
Во стане Карл и царь. Не дремлет
Его коварная душа;
Он, думой думу развивая,
Верней готовит свой удар;
В нем не слабеет воля злая,
Неутомим преступный жар.
Но как он вздрогнул, как воспрянул,
Когда пред ним незапно грянул
Упадший гром! когда ему,
Врагу России самому,
Вельможи русские послали
В Полтаве писанный донос
И вместо праведных угроз,
Как жертве, ласки расточали;
И озабоченный войной,
Гнушаясь мнимой клеветой,
Донос оставя без вниманья,
Сам царь Иуду утешал
И злобу шумом наказанья
Смирить надолго обещал!
Полтава Текст
Так! было время: с Кочубеем
Был друг Мазепа; в оны дни,
Как солью, хлебом и елеем,
Делились чувствами они.
Их кони по полям победы
Скакали рядом сквозь огни;
Нередко долгие беседы
Наедине вели они —
Пред Кочубеем гетман скрытный
Души мятежной, ненасытной
Отчасти бездну открывал
И о грядущих измененьях,
Переговорах, возмущеньях
В речах неясных намекал.
Так, было сердце Кочубея
В то время предано ему.
Но, в горькой злобе свирепея,
Теперь позыву одному
Оно послушно; он голубит
Едину мысль и день и ночь:
Иль сам погибнет, иль погубит —
Отмстит поруганную дочь.
Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
«В бессильной горести, ко гробу
Теперь он мысли устремил.
Он зла Мазепе не желает;
Всему виновна дочь одна.
Но он и дочери прощает:
Пусть богу даст ответ она,
Покрыв семью свою позором,
Забыв и небо, и закон…»
А между тем орлиным взором
В кругу домашнем ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он жене:
Давно в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И, гнева женского полна,
Нетерпеливая жена
Супруга злобного торопит.
В тиши ночной, на ложе сна,
Как некий дух, ему она
О мщенье шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует – и ей
Клянется мрачный Кочубей.
Удар обдуман. С Кочубеем
Бесстрашный Искра заодно.
И оба мыслят: «Одолеем;
Врага паденье решено.
Но кто ж, усердьем пламенея,
Ревнуя к общему добру,
Донос на мощного злодея
Предубежденному Петру
К ногам положит, не робея?»
Между полтавских казаков,
Презренных девою несчастной,
Один с младенческих годов
Ее любил любовью страстной.
Вечерней, утренней порой,
На берегу реки родной,
В тени украинских черешен,
Бывало, он Марию ждал,
И ожиданием страдал,
И краткой встречей был утешен.
Он без надежд ее любил,
Не докучал он ей мольбою:
Отказа б он не пережил.
Когда наехали толпою
К ней женихи, из их рядов
Уныл и сир он удалился.
Когда же вдруг меж казаков
Позор Мариин огласился
И беспощадная молва
Ее со смехом поразила,
И тут Мария сохранила
Над ним привычные права.
Но если кто хотя случайно
Пред ним Мазепу называл,
То он бледнел, терзаясь тайно,
И взоры в землю опускал.
…………………………………………
Кто при звездах и при луне
Так поздно едет на коне?
Чей это конь неутомимый
Бежит в степи необозримой?
Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть
Ни в чистом поле, ни в дубраве,
Ни при опасной переправе.
Как стекло, булат его блестит,
Мешок за пазухой звенит,
Не спотыкаясь, конь ретивый
Бежит, размахивая гривой.
Червонцы нужны для гонца,
Булат потеха молодца,
Ретивый конь потеха тоже —
Но шапка для него дороже.
За шапку он оставить рад
Коня, червонцы и булат,
Но выдаст шапку только с бою,
И то лишь с буйной головою.
Зачем он шапкой дорожит?
Затем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.
Грозы не чуя между тем,
Не ужасаемый ничем,
Мазепа козни продолжает.
С ним полномощный езуит
Мятеж народный учреждает
И шаткий трон ему сулит.
Во тьме ночной они, как воры,
Ведут свои переговоры,
Измену ценят меж собой,
Слагают цифр универсалов [3] ,
Торгуют царской головой,
Торгуют клятвами вассалов.
Какой-то нищий во дворец
Неведомо отколе ходит,
И Орлик, гетманов делец,
Его приводит и выводит.
Повсюду тайно сеют яд
Его подосланные слуги:
Там на Дону казачьи круги
Они с Булавиным мутят;
Там будят диких орд отвагу;
Там за порогами Днепра
Стращают буйную ватагу
Самодержавием Петра.
Мазепа всюду взор кидает
И письма шлет из края в край:
Угрозой хитрой подымает
Он на Москву Бахчисарай.
Король ему в Варшаве внемлет,
В стенах Очакова паша,
Во стане Карл и царь. Не дремлет
Его коварная душа,
Он, думой думу развивая,
Верней готовит свой удар;
В нем не слабеет воля злая,
Неутомим преступный жар.
Но как он вздрогнул, как воспрянул,
Когда пред ним незапно грянул
Упадший гром! когда ему,
Врагу России самому,
Вельможи русские послали
В Полтаве писанный донос
И вместо праведных угроз,
Как жертве, ласки расточали;
И озабоченный войной,
Гнушаясь мнимой клеветой,
Донос оставя без вниманья,
Сам царь Иуду утешал
И злобу шумом наказанья
Смирить надолго обещал!
Мазепа, в горести притворной,
К царю возносит глас покорный.
«И знает бог, и видит свет:
Он, бедный гетман, двадцать лет
Царю служил душою верной;
Его щедротою безмерной
Осыпан, дивно вознесен…
О, как слепа, безумна злоба.
Ему ль теперь у двери гроба
Начать учение измен
И потемнять благую славу?
Не он ли помощь Станиславу
С негодованьем отказал,
Стыдясь, отверг венец Украйны,
И договор и письма тайны
К царю, по долгу, отослал?
Не он ли наущеньям хана
И цареградского салтана
Был глух? Усердием горя,
С врагами белого царя
Умом и саблей рад был спорить,
Трудов и жизни не жалел,
И ныне злобный недруг смел
Его седины опозорить!
И кто же? Искра, Кочубей!
Так долго быв его друзьями. »
И с кровожадными слезами,
В холодной дерзости своей,
Их казни требует злодей…
Чьей казни. старец непреклонный!
Чья дочь в объятиях его?
Но хладно сердца своего
Он заглушает ропот сонный.
Он говорит: «В неравный спор
Зачем вступает сей безумец?
Он сам, надменный вольнодумец,
Сам точит на себя топор.
Куда бежит, зажавши вежды?
На чем он основал надежды?
Или… но дочери любовь
Главы отцовской не искупит.
Любовник гетману уступит,
Не то моя прольется кровь».
Мария, бедная Мария,
Краса черкасских дочерей!
Не знаешь ты, какого змия
Ласкаешь на груди своей.
Какой же властью непонятной
К душе свирепой и развратной
Так сильно ты привлечена?
Кому ты в жертву отдана?
Его кудрявые седины,
Его глубокие морщины,
Его блестящий, впалый взор,
Его лукавый разговор
Тебе всего, всего дороже:
Ты мать забыть для них могла,
Соблазном постланное ложе
Ты отчей сени предпочла.
Своими чудными очами
Тебя старик заворожил,
Своими тихими речами
В тебе он совесть усыпил;
Ты на него с благоговеньем
Возводишь ослепленный взор,
Его лелеешь с умиленьем —
Тебе приятен твой позор,
Ты им, в безумном упоенье,
Как целомудрием горда —
Ты прелесть нежную стыда
В своем утратила паденье…
Что стыд Марии? что молва?
Что для нее мирские пени,
Когда склоняется в колени
К ней старца гордая глава,
Когда с ней гетман забывает
Судьбы своей и труд, и шум,
Иль тайны смелых, грозных дум
Ей, деве робкой, открывает?
И дней невинных ей не жаль,
И душу ей одна печаль
Порой, как туча, затмевает:
Она унылых пред собой
Отца и мать воображает;
Она, сквозь слезы, видит их
В бездетной старости, одних,
И, мнится, пеням их внимает…
О, если б ведала она,
Что уж узнала вся Украйна!
Но от нее сохранена
Еще убийственная тайна.
Казак на север держит путь казак не хочет отдохнуть
Ээээй пей пой гуляй казаки гуляют
Где каленою стрелой за Урал пущают
Ээээй пей пой гуляй за Урал пущають
Казаки не простаки вольные робяты
Ээээй пей пой гуляй вольные робяты
Хоть в карманах пятаки но живуть богато
Ээээй пей пой гуляй но живуть богато
Они ночью мало спят рыщуть не зевают
Ээээй пей пой гуляй рыщуть не зевают
Все границы стерегуть зорко охраняют
Ээээй пей пой гуляй зорко охраняют
Нравится Показать список оценивших
Зайдем брацы в хазяйский дворы Христос воскрес сын Божия
В хозяйским даму златой венец Христос васкрес сын Божия
Вакруг дома серебриный тын, Христос воскрес сын Божия
А возле дома шелковы трава Христос воскрес сын Божия
А на травы мядова роса Христос воскрес сын Божия
Зайдем брацы в хазяйскый домы Христос воскрес сын Божия
В хозяйским доме там свечи горяты Христос васкрес сын Божия
Там свечи горят иконы стояты Христосы воскрес сын Божия
Одна икона Егории святый Христос воскрес сын Божия
Другая икона Микола святый Христос воскрес сын Божия
Ягорий святый коров пасет Христос воскрес сын Божия
Микола свят засявает яры Христос воскрес сын Божия
В адной руки коровы белыйы Христос воскрес сын Божия
В другой руки ячмень златоусый Христос воскрес сын Божия Нравится Показать список оценивших
Быть может часть волков и ляжет,
И вовсе домой не вернется,
Зато остальные расскажут,
Как волчья сотня дерется Нравится Показать список оценивших
Фуражка
Домой с похода возвращались
Сыны донские – казаки.
Утиркой пот с глаз вытирали,
К воде спешили дончаки.
Вот Дон родимый показался –
Фуражки старые долой.
Пускай плывут с донской водицей
И думой горькой строевой.
В чужом краю с фуражкой старой
Казак мог смело воевать.
В ней образок хранился малый,
А с ним не страшно умирать.
Клин сабли в холм степной вонзился,
На нём фуражечка висит.
В степной тиши казак молился
На образ, что в фуражку вшит.
Казак молился на фуражку,
Земле поклоны низко клал.
Он мог продать свою рубашку,
А вот фуражку не менял.
Казак фуражку вёз до дома –
В речные воды опустить.
Свою фуражку нёс он к Дону,
Чтобы на новую сменить.
И пусть она родному Дону
Теперь навек принадлежит
И своей жертвой от полона
Донца в чужбине защитит.
Для казака фуражка – символ,
Его вторая голова.
Фуражку оземь если кинул,
То в споре верные слова.
Фуражку сбил казак с другого –
На поединок тем зовёт.
Решенья, стало быть, иного
Никак он в споре не найдёт.
Фуражкой сватали невесту,
Нужна фуражка на кругу.
Почётное фуражке место
Казачки в хате берегут.
А если смерть настигнет друга
В чужой далёкой стороне,
Его фуражечку-подругу
Везут домой к родной жене.
Внесут её на двор родимый,
С поклоном в хату занесут
И в красный угол сиротливо,
Перекрестившись, уберут.
Жена застынет у порога,
Запричитает в углу мать:
Оборвалась судьбы дорога,
Хозяина не нужно ждать.
Фуражка сквозь века шагает,
Она до наших дней дошла.
В фуражках верных щеголяют
От стариков до мал-мала.
Содержание
Он стар. Он удручён годами,
Войной, заботами, трудами;
Но чувства в нём кипят, и вновь
Мазепа ведает любовь.
Мгновенно сердце молодое
Горит и гаснет. В нём любовь
Проходит и приходит вновь,
В нём чувство каждый день иное:
Не столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце старика,
Окаменелое годами.
Упорно, медленно оно
В огне страстей раскалено;
Но поздний жар уж не остынет
И с жизнью лишь его покинет.
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра.
Суровый был в науке славы
Ей дан учитель: не один
Урок нежданый и кровавый
Задал ей шведский паладин.
Но в искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, куёт булат.
Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть
Ни в чистом поле, ни в дубраве,
Ни при опасной переправе.
Как сткло булат его блестит,
Мешок за пазухой звенит,
Не спотыкаясь, конь ретивый
Бежит, размахивая гривой.
Червонцы нужны для гонца,
Булат потеха молодца,
Ретивый конь потеха тоже —
Но шапка для него дороже.
За шапку он оставить рад
Коня, червонцы и булат,
Но выдаст шапку только с бою,
И то лишь с буйной головою.
Зачем он шапкой дорожит?
За тем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звёзды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой-Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;..
Топор блеснул с размаху,
И отскочила голова.
Всё поле охнуло. Другая
Катится вслед за ней, мигая.
Зарделась кровию трава —
И, сердцем радуясь во злобе,
Палач за чуб поймал их обе
И напряжённою рукой
Потряс их обе над толпой.
Бегут мгновенья дорогие.
Не возвращается Мария.
Никто не ведал, не слыхал,
Зачем и как она бежала.
Мазепа молча скрежетал.
Затихнув, челядь трепетала.
В груди кипучий яд нося,
В светлице гетман заперся. <…>
Поутру, посланные слуги
Один явились за другим. <…>
Но ни один ему принесть
Не мог о бедной деве весть.
И след её существованья
Пропал, как будто звук пустой,
И мать одна во мрак изгнанья
Умчала горе с нищетой.
Катятся ядра, свищут пули;
Нависли хладные штыки.
Сыны любимые победы,
Сквозь огнь окопов рвутся шведы;..
Далече грянуло ура:
Полки увидели Петра.
И он промчался пред полками,
Могущ и радостен, как бой.
Он поле пожирал очами.
За ним вослед неслись толпой
Сии птенцы гнезда Петрова —
В пременах жребия земного,
В трудах державства и войны
Его товарищи, сыны…
Со времени «Полтавы» <…> начинается значительный разлад между Пушкиным и его ценителями, <…> критики того времени не выполнили своего долга: разборы «Полтавы» (даже похвальные) отличались детским незнанием дела;..
Если мы будем смотреть на «Полтаву» как на зеркало дарования, то увидим, что она даёт нам право на большую надежду в будущем, нежели все прежние поэмы Пушкина. Но зато если мы будем рассматривать её в отношении к ней самой, то найдём в ней такие несовершенства, которые хотя несколько объясняют нам, почему публика приняла её не с таким восторгом, какой обыкновенно возбуждают в ней произведения Пушкина. Главное из сих несовершенств есть недостаток единства интереса, единственного из всех единств, которого несоблюдение не прощается законами либеральной пиитики. Если бы поэт сначала возбудил в нас участие любви или ненависти к политическим замыслам Мазепы, тогда и Пётр, и Карл, и Полтавская битва были бы для нас развязкою любопытного происшествия. Но, посвятив первые две песни преимущественно истории любви Мазепы и Марии, Пушкин окончил свою повесть вместе с концом второй песни, и в отношении к главному интересу поэмы всю третью песнь можно назвать почти лишнею.
По этой ли причине или потому, что словесность наша ещё не доросла до господствующего направления «Полтавы», поэма сия не имела видимого влияния на нашу литературу и ни один из подражателей Пушкина не избрал её в образцы для своих мозаиков.
В прежних поэмах Пушкина план и характеры едва были начерчены и служили ему посторонними средствами, разнообразившими длинный монолог, в коем он изливал свою душу. В «Полтаве» поэт уже редко выходит на сцену и не говорит из-за кулис вместо действующих лиц…
Всего удивительнее выведен характер Марии, своенравие и сила её страсти, её упорное постоянство и потом вновь пробужденная во всём могуществе дочерняя любовь и отчаяние. Здесь также в главных местах всё становится драматическим, и Пушкин здесь снова показывает, какой богатый элемент лежал в нём для этого рода произведений. <…> вся поэма в высшей степени богата свежими оборотами, сильными положениями и полными жизни образами.
При конце поэт бросает взор после протекших ста лет на сцену этих ужасных событий. <…> Так поэт умел и здесь вывести нас, наконец, из мрака ночи в область дня и отголоском свершившихся деяний намекнуть на верховное правосудие, которое является и здесь также во всём своём художественном достоинстве.
Характер Марии в нравственном отношении не лучше характера Мазепы, но он ровнее, вернее самому себе и выдержан от начала до конца; жаль одного — Мария не возбуждает в нас участия, потому что мы не видим в ней ни одного отблеска нравственной красоты, — это настоящая Танька, Растокинская разбойница. <…>
Третья песнь «Полтавы» так неудовлетворительна, так слаба, так далека от совершенства, что нам и жалко, и совестно высчитывать все её недостатки. Здесь события смешаны и, так сказать, нагромождены одно на другое, лица не обрисованы, не оттенены, не сгруппированы надлежащим образом, оттого они друг друга заслоняют, затемняют и, как китайские тени в волшебном фонаре, мгновенно являются, мгновенно исчезают; ни одно лицо не индивидуализировано, самый Пётр, этот прототип героев, является на сцену не в том священном величии, которым приосенила его полтавская битва; что же сказать о <…> других? <…>
Пушкин, часто пресмыкающийся по земле в своей «Полтаве», <…> в которой на немногих только местах можно с удовольствием остановиться и подышать чистым эфиром поэзии. Мы не указали <…> на эти места, потому что они очень хорошо известны всем любителям изящного в словесности и почитателям Пушкина.
<…> в «Полтаве», по крайней мере в третьей её песни, он пытался вступить в сферу грандиозного и далеко не достиг своей цели; здесь разыграл он печальную роль Икара <…>. Заметим мимоходом, что поэт наш, по собственному ли убеждению или по совету друзей, в «Полтаве» вышел из границ пюризма, которому прежде был всегда верен и оттого часто впадал в тривиальность. <…> Пушкин думал, что музыкальность и вообще тщательная отделка стихов вредит их силе, энергии; это ошибочное, ложное мнение…
Сложный и многоуровневый конфликт, определяющий семантическую структуру «Полтавы», проявляется как столкновение «одической» и романтической текстовых организаций. Речь должна идти не только о стилистическом, но и о фонологическом столкновении этих структур; <…> слух читателей Пушкина эту двойную фонологическую отсылку, конечно, улавливал. Отчётливее всего конфликт этих двух структур отразился в противопоставлении эгоизма Мазепы (в творчестве Пушкина трудно найти другой пример такой однозначно отрицательной оценки персонажа, лишённой даже попытки дать характеристику героя «изнутри»; сопоставить с нею можно лишь хронологически близкую оценку Онегина в седьмой главе романа) и глубинной связи с историческими закономерностями, присущей Петру.
Однако апофеоз истории в поэме заводит Пушкина значительно дальше <…>. Осуждению подвергаются все герои, чьи личные устремления — злодейские или благородные — диктуются не желанием слиться со стихийным движением истории, сделаться, как Пётр, её персонифицированным воплощением, а любовью, ненавистью — человеческими страстями. <…>
Столкновение человека и истории дано в «Полтаве» в значительно менее сложной, более прямолинейной форме, чем в «Медном всаднике». Конечно, в реальной ткани текста прямолинейность сюжетного конфликта смягчается, поскольку те самые «детализованность» и очеловеченность новеллистической стороны сюжета, которые на уровне общего идейного построения должны были способствовать торжеству историзма, рождали и эстетическую оправданность мира частной жизни.
Уже в «Полтаве» намечен некоторый смысловой треугольник: начало истории, реализуемое как повествование о Петре, начало человеческое, реализуемое как новеллистический сюжет романтической тональности, и суд над ними, произносимый с дистанции века («прошло сто лет»). При этом исторический узел сюжета не включает в себя героев «частного» плана, а «новеллистический» строится с участием исторических персонажей.
Полтава (Пушкин)
«Полтава» — поэма Александра Пушкина 1828 года, впервые опубликованная 28 марта 1829-го. Почти до выхода анонсировалась под названием «Мазепа».
Однажды вздумалось друзьям в день жаркий побродить по рощам по лугам
и по долам и по горам.
То к темю их прижмет то их на хвост нанижет то их понюхает то их
полижет.
Однажды Лебедь Рак да Щука везти с поклажей воз взялись.
Проказница-Мартышка Осел Козел да
косолапый Мишка затеяли сыграть квартет. Достали нот баса альта две
скрипки и сели на лужок под липки.
Казак на север держит путь казак не
хочет отдохнуть ни в чистом поле ни в дубраве ни при опасной переправе.
Сквозь шум волн на берег долетали не то
вздохи не то тихие ласково зовущие звуки.
Около родника зеленеет короткая
бархатная травка.
Ничто не шевелилось ни одна травинка
внизу ни один лист на верхней ветке дерева.
В степи за рекой по дорогам везде было
пусто.
Все кругом зеленая трава на улице
шумящая от ветра листва на деревьях солнце над головой выглядело
несказанно радостным и привлекательным.
Дела мои в последнее время шли и вкривь
и вкось.
Нулевым результатом матча остались
недовольны как игроки так и болельщики.
Пушкин Александр Сергеевич
«Полтава»
Бежит в степи необозримой?
Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть
Ни в чистом поле, ни в дубраве,
Ни при опасной переправе.
Как сткло булат его блестит,
Мешок за пазухой звенит,
Не спотыкаясь, конь ретивый
Бежит, размахивая гривой.
Червонцы нужны для гонца,
Булат потеха молодца,
Ретивый конь потеха тоже —
Но шапка для него дороже.
За шапку он оставить рад
Коня, червонцы и булат,
Но выдаст шапку только с бою,
И то лишь с буйной головою.
Зачем он шапкой дорожит?
За тем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.
стр.56
Наши спонсоры:
стр.56
Размещенные на сайте произведения, публикуются их авторами и другими пользователями, на основе общедоступных электронных версиях книг, предназначенных для личного ознакомления.
Если вы заметили незаконно размещенный контент и являетесь его автором, просьба сообщить администрации проекта. В этом случае, подобное произведение, будет заблокировано.
Нужно подчеркнуть однородные члены предложений, сделать схемы, указать значения сочинительных союзов.
Предложения:
1. Однажды вздумалось друзьям в день жаркий побродить по рощам, по лугам, и по долам, и по горам.
2. Однажды Лебедь, Рак да Щука везти с поклажей воз взялись.
3. Казак на север держит путь, казак не хочет отдохнуть ни в чистом поле, ни в дубраве, ни при опасной переправе.
4. Около родника зеленеет короткая бархатная травка.
5. В степи, за рекой, по дорогам — везде было пусто.
6. Дела мои последнее время шли и вкривь и вкось.
Нужно подчеркнуть однородные члены предложений, сделать схемы, указать значения сочинительных союзов.
Предложения:
1. Однажды вздумалось друзьям в день жаркий побродить по рощам, по лугам, и по долам, и по горам.
2. Однажды Лебедь, Рак да Щука везти с поклажей воз взялись.
3. Казак на север держит путь, казак не хочет отдохнуть ни в чистом поле, ни в дубраве, ни при опасной переправе.
4. Около родника зеленеет короткая бархатная травка.
5. В степи, за рекой, по дорогам — везде было пусто.
6. Дела мои последнее время шли и вкривь и вкось.
«Казак на запад держит путь. »
«Казак на запад держит путь, казак не хочет отдохнуть. » Такие строчки были напечатаны на одной из открыток, которую в феврале 1944 года отправил своему сыну Тольчику старший сержант Красной Армии Виктор Рязанский. А сынишка в ответ посылал отцу свои рисунки, фотографии и детские наказы… У войны — не детское лицо, и от писем, которые отсылали с фронта своим ребятишкам советские солдаты и офицеры, и сегодня невыносимо щемит душу.
Письмо Виктора Рязанского сыну Тольчику
Такие письма приходили и Анатолию Викторовичу Рязанскому, долгие годы проработавшему в Красногорском ЛПУМГ. К сожалению, сегодня не расспросить, что писал он в ответ своему любимому папке: нет с нами уже ни Анатолия Викторовича, ни его отца, погибшего на фронте в июне 1944-го. Согласно извещению № 748,
«командир взвода старший сержант Рязанский Виктор Иванович, уроженец г. Миасса Челябинской области, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит. Похоронен: Могилевская область, Бобруйский район, деревня Бабино».
Теперь «похоронку» наряду с многочисленными письмами хранит супруга Анатолия Викторовича — ветеран предприятия Августа Евсеевна Рязанская, вместе с мужем долгие годы работавшая в Красногорском управлении. Она и рассказала все, что узнала о свекре от своего супруга.
Виктор Рязанский с женой. Довоенное фото
27-летний электрик Ленинского прииска управления «Миасс Золото», незадолго до войны на отлично окончивший специальные курсы и ставший еще и «мастером социалистического труда», попал на фронт с первых дней. Родным старался писать регулярно, хотя война есть война.
25-11-43 г.
Здравствуйте, мои дорогие, Нюся, Тольчик, мама и мама. Сообщаю вам, что я жив и здоров, этого, конечно, и вам желаю. 31 октября я покинул лагерь, где находился, и вместе со своими боевыми товарищами поехал на фронт. Сейчас я дерусь с немчурой, с каждым днем продвигаемся с боями вперед. Нюсенька, милая, вот уже скоро 2 месяца как я не писал вам о себе ничего, потому что никак не было свободного времени. Вот и сейчас пришел с наблюдательного пункта на огневую и первым долгом решил написать вам о себе. От вас ничего не получал тоже месяца три, потому что часто переходил из части в часть, что и затрудняло переписку. Надеюсь, что теперь связь с вами наладится. Прошу вас писать мне почаще. Дерусь я за Белоруссию, скоро Гомель будет наш…
Писем, отправленных из Белоруссии в конце 1943-го — начале 1944 года, в семейном архиве сохранилось больше всего. Самые пронзительные — «детские», «Анатолию Викторовичу Рязанскому от папы Вити». Не нужны были фронтовику денежные переводы. Да и к чему они на освобождаемой от оккупантов опустошенной территории? «Деньги — это ерунда, с ними здесь делать нечего».
Письмо Виктора Рязанского с фронта, написанное 25.11.1943 года
Не нужны были и посылки. Хотелось, конечно, чего-то домашнего, «чем можно бы полакомиться хотя бы немного». Но без этого жить можно. Больше всего тосковал уралец по жене Нюсе и единственному сыну. И в промозглых белорусских болотах, под монотонным дождем и мокрым снегом, где еще и «немец окаянный бьет без пощады так, что лишний раз из землянки выходить не приходится», самыми дорогими его «приобретениями» были штаб артцентра, который нарисовал и прислал его Тольчик, фотография Тольчика, сильно подросшего за долгие три года войны, приветы, которые передавали красноармейцу товарищи Тольчика. И детские наказы сына.
Привет из Белоруссии!Здравствуй, мой дорогой сын Тольчик. Сообщаю тебе, что я жив и здоров, того и тебе желаю… Тольчик, слова твои пока что сбываются, еще ни один немец в меня не попал, так что живем пока…
Почти в каждом письме тысячи таких же пацанов и девчонок спрашивали своих папок, когда вернутся они домой. И почти в каждом взрослые обещали скоро разбить фашистов, приехать, обнять, рассказать. Как было им объяснить, что «давши слово — держи» в этом случае зависит совсем не от их воли? И как было это понять детскому уму, когда и взрослый понимать и принимать отказывался.
Документы из семейного архива Августы Евсеевны Рязанской (Красногорское ЛПУМГ ООО «Газпром трансгаз Екатеринбург»)
Подлинные документы о Второй мировой войне
Архивные документы воинов Великой Отечественной войны
Обобщенный банк данных о погибших и пропавших без вести защитниках Отечества
Читайте также: