Бауман от паломника к туристу
Зимой я ездила с подругой в Казань. Гуляя по пешеходной улице Баумана в −25 °С, мы приметили музей самогона. Он стал согревающим финальным аккордом нашего путешествия.
В этом музее собрано более 1500 экспонатов, посвященных самогону и культуре пития на Руси, в том числе несколько действующих самогонных аппаратов и множество предметов советского быта.
Во время экскурсии, которая входит в стоимость билета, мы узнали, что Петр I в 1714 году учредил специальную медаль «За пьянство», чтобы бороться с алкоголизмом в стране. Медаль весила 6,8 килограмма и надевалась в полицейском участке на шею пьяному дебоширу. Он должен был ходить с ней неделю или меньше, чтобы все знали о его плохом поведении.
Еще нам рассказали историю рюмки-«мухи» , которая тоже появилась в петровские времена. Царь повелел открыть по всей России трактиры, чтобы повысить культуру пития. Для привлечения клиентов трактирщики должны были наливать первую рюмку бесплатно. Но они не хотели тратиться сверх необходимого, поэтому для бесплатного напитка начали производить крошечные рюмки по 10—15 миллилитров . Те, у кого не было денег, ходили из трактира в трактир и в итоге оказывались «под мухой». Такие рюмки можно купить в сувенирном отделе музея за 350 Р . Маленькая копия медали «За пьянство» стоит 300 Р .
Стол в трактире Самогонный аппаратНо самая интересная часть экскурсии — дегустация, именно поэтому билеты обошлись нам в 500 вместо 300 Р . Нас отвели в отдельное помещение, налили три стаканчика разного самогона и подали закуски: лимон и каперсы, маринованный огурец, черный хлеб с салом. Перед каждой пробой экскурсовод рассказывал, из чего состоит самогон, который налит в стакан.
Вышли мы из музея воодушевленными и в прекрасном настроении. Так что рекомендую его всем, кто интересуется историей и алкогольными дегустациями. На экскурсию пускают с детьми — они с интересом разглядывали большую медаль, самогонные аппараты и советские авоськи и бутылки. Но им, конечно, дегустацию не предлагали.
Расскажите, в каком необычном, интересном, увлекательном музее в России побывали вы? Что там выставляют и чем вам понравилась экспозиция? В каком городе он находится? Откуда вы о нем узнали? Есть ли он на карте — легко ли его найти туристу? Какие экспонаты вам понравились больше всего? Сколько стоил входной билет? Предлагают ли там экскурсии? Можно ли купить в музее сувениры? Что вы купили на память и сколько это стоило? Кому вы рекомендуете посетить этот музей?
Бауман от паломника к туристу
МЫШЛЕНИЕ | СОЗНАНИЕ | АНТРОПОЛОГИЯ запись закреплена
- Социологическое мышление: Бауман З.
(текучая современность и и текучая идентичность)
• Социологическое мышление само по себе, можно сказать, по праву обладает собственной силой, именно антизакрепляющей силой.Оно возвращает гибкость миру, до сих пор подавляющему своей жесткостью, и представляет его отличным от того, каким он есть сейчас.Можно утверждать, что искусство социологического мышления ведет к увеличению объема и практической эффективности нашей с вами свободы.(Зигмунт Бауман «Мыслить социологически»)
Профессор Университета Лидса; известен благодаря своим исследованиям Холокоста и постмодернистского консумеризма. В его сферу научных интересов входят глобализация, антиглобализм/альтерглобализм, модерн, постмодерн, модернити.
В центре исследований Зигмунта Баумана — время позднего модерна, современное общество, во многом лишённое веры в «прогресс» и политические обещания. Этот этап, иногда называемый постмодерном, характеризуется большой неопределённостью как в жизни индивида, так и в социальной жизни. Бауман использует метафору «текучая современность» для описания этой эпохи, в которую вступает человечество. Это переход от сложного структурированного мира, который обременен различной сетью социальных обязательств и условий к миру гибкому, текучему, свободному от различных границ и условий. Происходит отмирание некоторых слов, форм, институций. Это состояние непрерывного перемещения, плавления, перетекания. Начало подвижной стадии, при которой идет построение новой действительности. Человек становится мобильным и не обремененённым длительными обязательствами. Все, что он создает, он может и изменить. Один из главных факторов — близость к источникам неопределенности, а также способность ускользать, отдаляться. Такой переход, как утверждает автор, повлек за собой изменения в человеческой жизни. Бауманом отобраны пять основных понятий, которые характеризуют жизнь людей: «индивидуальность», «освобождение», «время/пространство», «сообщество» и «труд» — и он отслеживает, как меняются их практическое воплощение и значение в жизни современного общества.
В анализе постсовременности Бауман следует нескольким традициям социальной мысли, включая французский структурализм, Франкфуртскую школу критической теории (от Адорно до Хабермаса) и радикальную американскую социологию Чарльза Райта Миллса.
- Бауман З. - Глобализация.Последствия для человека и общества.-2004
В работе Баумана рассматриваются не только последствия глобализации (как можно подумать из названия), но и факторы, которые сделали ее возможной, и явления, для нее характерные. В работе явно прослеживаются марксистские ориентации, хотя и не в духе ортодоксального марксизма, а скорее как разновидность неомарксизма, приближенная к теориям Грамши и представителям франкфуртской школы. Работа Баумана - это критический взгляд на глобализацию и на ее последствия. Бауман пишет, что нельзя рассматривать глобализацию как целенаправленный процесс. Глобализация - это противоположность универсализации, хотя на первый взгляд они достаточно близки. Универсализация - это процесс сознательный, целерациональный, контролируемый (в идеале), в то время как глобализация - явление исключительно стихийное, возникшее, конечно, не на пустом месте, но тем не менее, не запланированное никем. Возникновению глобализационных процессов и их развитию способствовали следующие явления. Во-первых, создание новых быстрых и доступных видов транспорта и развитие коммуникационных технологий чуть позже изменили саму концепцию пространства-времени. Раньше деление пространства на близкое-далекое основывалось на принципе доступности: близкое было таковым потому, что его легко было достигнуть. В современных условиях это разделение теряет всякий смысл - любая точка мира стала доступной хотя бы виртуально или потенциально. Это привело к тому, что люди не привязаны жестко к какой-то конкретной местности, и прежде всего это касается так называемой элиты. Кроме отдельного человека, оторванным от территории стало и производство. Сейчас на производство оказывают влияние не местные жители, а инвесторы, которым все равно, куда вкладывать капитал, если он приносит доход. Оторванность от пространства (капитала, прежде всего) создают ситуацию, когда основную часть дохода получают "чужие", а в случае возникновения проблем капитал снимается с места, и с негативными последствиями приходится иметь дело исключительно местным жителям. Этот тип капиталовладельцев - аналог средневекового "помещика, живущего в столицах", у которого вообще отсутствует всякая ответственность и который не скован никакими ограничениями. Второй фактор является в некотором роде следствием первого. Ситуация на сегодняшний день такова, что социальная власть становится все в большей степени категорией экономической, а не политической. Иначе говоря, главными источниками власти являются экономические элиты, а государства выполняют роль полицейских при них. Говорить о двух разнонаправленных тенденциях в современном мире - глобализации и локализации, интеграции и дезинтеграции - не совсем верно, поскольку все это - две стороны одного и того же явления - экономической глобализации. Поскольку экономическая элита имеет в качестве некоего потенциального соперника в борьбе за власть государства, этой самой элите крайне выгодно возникновение новых государств, практически не способных поддержать свой суверенитет. Именно поэтому она и поддерживает формирование новых национальных псевдогосударств. Одно из главных последствий глобализации - рестратификация, или создание социальной новой стратификации на основе совершенно другого критерия - мобильности. Чем более мобилен человек - тем выше он находится в социальной иерархии. При этом, пишет Бауман, необходимо понимать, что глобализированными являются только элитарные слои (к которым относятся "глобальные бизнесмены, менеджеры культуры, ученые"), в то время как остальные вынуждены только наблюдать за "идеальной" жизнью этих космополитичных, экстратерриториальных групп. Поэтому можно говорить не столько о глобализации (во всемирном масштабе), сколько о "глокализации" (сочетание двух терминов - глобализации и локализации), которая представляет собой "процесс концентрации капитала, финансов и других ресурсов, позволяющих делать выбор и действовать эффективно, но также — и возможно это главное — концентрации свободы передвижения и действий". Тем не менее, эта идея глобализированности, мобильности распространяется и в локализованных сообществах, изменяя тем самым существующие нормы. Так, Бауман пишет об изменении (а точнее, исчезновении) трудовой этики. Экономическая элита требует "гибкости рынка труда", что в конечном итоге означает проблемы для основной массы населения - они легко заменяются другими. С этим связан в том числе и перевод предприятий из развитых стран в развивающиеся. Прежняя идеология преданности своему месту работы в условиях глобализации становится неактуальной. "Человек должен быть мобильным и должен быть готов с легкостью оставить свою работу" - вот к чему призывает новая трудовая норма. Глобализация приводит и к изменению концепции безопасности. Поскольку глобализация способствует неопределенности, естественной ответной реакцией является усиленное стремление к безопасности. Огораживание, изоляция собственной территории, жизнь под прицелом охранных систем становятся нормой. Новое звучание приобретает и такая мера наказания, как лишение свободы. Во-первых, из-за чрезмерной озабоченности безопасностью люди стремятся оградить себя от того, что напрямую угрожает их жизни и собственности. Именно поэтому общество склонно требовать строгого наказания для воров, грабителей, убийц, а не для тех, кто совершает экономические преступления даже в крупных размерах. Во-вторых, в ситуации, когда свобода перемещения становится одной из значимых ценностей, тюремное заключение приобретает дополнительный признак отверженности, изгнания из общества "нормальных" людей. Таким образом, Баумана можно охарактеризовать как антиглобалиста, видящего скорее недостатки, чем достоинства. Однако, отмечая реальный характер процесса глобализации, Бауман не видит способов разрешения проблемы. По крайней мере, в этой работе они отсутствуют.
В ряду исследователей Холокоста - уникально страшной трагедии XX века - Зигмунт Бауман занял особое место. Крупнейший социолог Европы, Бауман отказался свести Холокост к «немецкой вине» и «катастрофе евреев», или к (несомненной для него) преступности гитлеризма. Уже одно это вызвало мировой скандал. Бауман вскрывает механику Холокоста внутри самой modernity - нашей современной цивилизации. Холокост, равно как ГУЛАГ и Хиросима, вполне возможен в рамках модернизации. В условиях технократического общества, где средства подменяют ценности и цели, где «эффективные менеджеры» абстрагируются от социальной цены реформ и управленческих действий. Холокост - не история, он актуален и может вернуться в мир в новом образе. Концепция Баумана обосновывает связь между политической теорией и политической этикой.
- Бауман З. - Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим.(Библиотека журнала Логос).-2015
Принято считать, что лучший способ помочь бедным состоит в том, чтобы позволить богатым богатеть, что всем выгодно, когда богатые платят меньше налогов, и что, в конце концов, их богатство полезно для всех нас. Но эти распространенные представления опровергаются опытом, исследованиями и простой логикой. Такое несоответствие представлений фактам заставляет нас остановиться и задаться вопросом: почему эти представления столь распространены несмотря на все большее количество свидетельств, противоречащих им? Бауман подробно рассматривает неявные допущения и неотрефлексированные убеждения, лежащие в основе подобных представлений, и показывает, что они едва ли смогли бы сохраниться, если бы не играли важную роль в поддержании существующего социального неравенства.
Книга видного британского социолога посвящена новому состоянию общественной жизни, которое представляет собой исторический итог модернизации и дерегулирования социально-экономических и политических отношений. Это общество, определяемое автором как индивидуализированное, отличают усиление роли неконтролируемых человеком сил и тенденций, нарастание неуверенности и неопределенности, подавление тех проявлений человеческого духа, которые в прошлом вдохновляли людей к социальным преобразованиям.
Книга написана известным британским социологом. Ее цель - показать, что социологическое мышление способно стать силой свободного человека. Автор неоднократно акцентирует родство и тесную взаимосвязь социологии и обыденного знания. Социология - это обширный комментарий к опыту повседневной жизни. Это важный ресурс индивидуальной вменяемости и свободы. Социолог наследует просветителю, но не как законодатель, а как интерпретатор. Автор стремился дать обобщенное знание, представление об основных моментах социологического мышления. З.Бауман идет не от теории, а от проблем. Об этом говорят и названия глав: "Свобода и зависимость" (1), "Мы и они" (2), "Чужаки" (3), "Власть и выбор" (6), "Самосохранение и нравственный долг" (7), "Природа и культура" (8), "Государство и нация" (9), "Порядок и хаос" (10). Говоря о научности социологии, автор указывает, что она должна давать столь же точные, полезные и эффективные рецепты, какие выдают, например, физика и химия. Эмиль Дюркгейм придерживался модели объективности, т.е. четкого отделения объекта исследования от изучающего субъекта. Другую стратегию предложил Макс Вебер, отвергавший мысль о близости социологии к естественным наукам, поскольку социальная реальность отличается от не-человеческого мира, исследуемого науками о природе. И, тем не менее, социология может достичь уровня объективности, ориентируясь на герменевтику и стремясь постичь смысл человеческих действий. Третья стратегия сосредоточилась на разработке методов социального диагноза (на опросах, детально описывающих точное состояние дел в определенной сфере социальной жизни) и общей теории человеческого поведения.
Книга Зигмунта Баумана, одного самых ярких мыслителей послевоенной Европы, рассматривает феномен свободы в его социальном измерении - не как свойство или достояние человека, а как социальное отношение, связывающее его с другими людьми, различными социальными институтами и обществом в целом. Считая свободу естественным и универсальным состоянием человека, социальные науки как правило сосредоточены на феноменах несвободы, однако, как показывает автор, в действительности свобода представляет собой продукт определенного общественного устройства, подлежащий как критическому анализу, так и историческому развитию.
- Бауман З. - Текучая современность.-2008
Книга представляет собой блестящий анализ изменяющихся условий социальной и политической жизни, выполненный одним из наиболее оригинальных современных мыслителей.
Используя метафору "текучая современность", автор фиксирует переход от мира плотного, структурированного, обремененного целой сетью социальных условий и обязательств к миру пластичному, текучему, свободному от заборов, барьеров, границ. Данный переход, утверждает он, повлек за собой глубокие изменения во всех сферах человеческой жизни. Это новое состояние с большим трудом поддается представлению в терминах "информационное общество", "сетевое общество", "глобализация", "постмодерн". Требуется переосмысление взглядов и когнитивных границ, используемых для описания индивидуального опыта людей и их совместной истории.
"Текучая современность" подводит итог анализа, проведенного в двух предыдущих книгах Баумана "Глобализация: последствия для людей" и "В поисках политики"
Бауман от паломника к туристу
Практически это означало, что паломник, человек новых времен мог, был должен и вынужден — все вместе — едва ли не с начала своей жизни, выбрать себе пункт назначения и хранить уверенность в том, что у прямой линии жизненного времени не будет впереди изломов, колебаний и уклонов, что она не зайдет в тупик и не повернет вспять. Задержка влечения, вместе с фрустрацией, которую она порождает, давала энергию и была источником стремления к формированию идентичности в той мере, в какой она шла рука об руку вместе с уверенностью в линейности и кумулятивности времени. Главной стратегией жизни как паломничества, как формирования идентичности было "сбережение ради будущего". Однако сбережение ради будущего как жизненная стратегия имело смысл лишь постольку, поскольку люди могли быть уверены, что в будущем получат выгоду от своих сбережений, что у них не отберут проценты по вкладам, что до начала распределения дивидендов сбережения не обесценятся и их не объявят недействительными: уверены в том, что то, что сегодня расценивается как капитал, будет иметь ту же ценность и завтра, и послезавтра. Паломники имели опору в прочности мира, в котором они странствовали; в том мире можно было рассказывать жизнь как непрерывную и "осмысленную" историю, такую, которая каждое событие делает следствием другого события в прошлом и причиной третьего события в будущем, а каждый возраст — этапом на пути, ведущем к свершению. Мир паломников — строителей идентичности — должен быть упорядоченным, детерминированным, предсказуемым, надежным, а сверх того, он должен быть таким миром, где следы хорошо впечатываются, так что пройденные маршруты и записи о них остаются в целости и сохранности. Путешествие в таком мире действительно может стать паломничеством. Такой мир благоприятствует паломнику.
Негостеприимный к паломникам мир Мир перестал оказывать паломникам гостеприимство. Паломники проиграли свою битву, выиграв ее. Чтобы идентичность можно было строить вволю, но систематически, по кирпичику, этаж за этажом, они, стремясь сделать мир прочным, сделали его податливым. Постепенно превращая пространство, отведенное для строительства идентичности, в пустыню, они обнаружили, что ровная поверхность пустыни, хотя и удобна для тех, кто хочет оставить свою метку, плохо держит следы. Чем легче оставить след, тем легче его стереть — достаточно порыва ветра. А в пустынях ветренно.
Вскоре обнаружилось, что реальная проблема не в том, как построить идентичность, а в том, как сохранить ее; что бы вы ни строили из песка, замка все равно не будет. В мире, подобном пустыне, не нужно больших усилий, чтобы проторить дорогу — трудно найти ее снова по прошествии некоторого времени. Как отличить движение вперед от хождения по кругу, от вечного круговорота? Становится просто невозможно сложить беспорядочное хождение по песку хоть в какоето подобие тропы, не говоря уже о плане путешествия длиною в жизнь.
Как отмечает Кристофер Лэш, идентичность по смыслу "относится в равной мере к индивидам и к вещам. И те и другие утратили в обществе модерна свою прочность, определенность и непрерывность". На смену миру, сконструированному из долговременных объектов, приходят "дешевые изделия, спланированные для краткосрочного использования". В таком мире "разные идентичности можно при необходимости принимать и сбрасывать как при смене наряда". Ужас новой ситуации в том, что вся кропотливая работа по конструированию может пойти насмарку. Ее привлекательность — в независимости от прошлых жизненных перипетий, в невозможности окончательного поражения, в сохранении возможности для выбора. Как плюсы, так и минусы современного мира делают жизненную стратегию паломника едва осуществимой и малопривлекательной. Во всяком случае привлечь она может немногих, а тем, кого привлечет, не даст больших шансов на успех.
Правила жизненной игры, в которую играют потребители эпохи постмодерна, постоянно меняются. Поэтому в игре разумно придерживаться стратегии ведения коротких партий, а следовательно всю свою жизнь с ее гигантскими всеохватывающими ставками разумно разбить на серию коротких ограниченных партий по маленькой. "Стремление жить одним днем", "взгляд на повседневную жизнь как череду мелких неотложных дел" — становятся руководящим принципом всего рационального поведения.
Играть короткие игры значит избегать долговременных обязательств. Отвергать любую "фиксацию". Не привязываться к месту. Не обрекать свою жизнь на занятие только одним делом. Не присягать на постоянство и верность ничему и никому. Не контролировать будущее и ни в коем случае не закладывать его: следить за тем, чтобы последствия не выносились за рамки самой игры, а в случае чего не признавать своей ответственности. Запретить прошлому ограничивать настоящее. Короче говоря, обрубить настоящее с обоих концов и выделить его из истории. Отменить время во всех формах кроме одной, простого собрания, неупорядочной секвенции моментов настоящего, то есть в форме длительного настоящего.
Разъятое и переставшее быть вектором время больше не структурирует пространство. По существу нет больше ни "вперед", ни "назад"; ценится лишь умение не стоять на месте. Годность — умение быстро появиться там, где есть действие, и быть готовым впитывать опыт по мере его поступления — берет первенство над здоровьем, над идеей стандарта нормальности и необходимости его поддерживать. Всякая отсрочка, в том числе и "отсрочка влечения", теряет смысл, ибо нет больше прямого, как стрела, времени, которым можно было бы ее измерить.
И поэтому загвоздка теперь не в том, как раскрыть, изобрести, соорудить, собрать (или даже купить) идентичность, но как избежать застревания на месте. Крепко сложенная и долговечная идентичность из достоинства превращается в недостаток. Гвоздь жизненной программы постмодерна не построение идентичности, но избегание фиксации.
Итог — распадение времени на эпизоды, каждый из которых замкнут в себе и самодостаточен. Время больше не река, а скопление запруд и омутов.
Никакой связанной и последовательной жизненной стратегии не возникает из опыта, который можно почерпнуть из такого мира — ни малейшего проблеска осознания цели и суровой детерминации паломничества. Из этого опыта ничего не возникает кроме однозначных, в основном негативных житейских правил: не планируй слишком длинных путешествий — чем короче путешествие, тем больше шансов его завершить; не допускай эмоциональной привязанности к людям, которых встречаешь на транзитных перекрестках — чем меньше будешь придавать им значение, тем меньше тебе будет стоить расставание; не допускай слишком сильной привязанности к людям, месту, делу — ты не можешь знать, как долго они продлятся и как долго ты будешь считать их достойными своих обязательств перед ними; не смотри на свои оборотные средства как на капитал — ценность сбережений быстро падает, и превозносимый некогда "культурный капитал" имеет свойство во мгновение ока превращаться в культурный убыток. А кроме того, не откладывай удовольствие, если можешь получить его сейчас. Ты не знаешь, каким ты станешь потом, ты не знаешь, доставит ли тебе удовольствие завтра то, чего ты хочешь сегодня.
Я полагаю, что, как паломник был самой подходящей метафорой жизненной стратегии модерна, цель которой безнадежное построение идентичности, так и фланер, бродяга, турист и игрок вместе взятые, движимые неприятием ко всякой привязанности и фиксированности, составляют метафору стратегии постмодерна. Ни один из перечисленных типов/стилей не является изобретением постмодерна — все они были хорошо известны задолго до наступления новейших времен. И подобно тому, как исторические условия модерна придали новый облик фигуре паломника, унаследованной от христианства, точно так же постмодерновый контекст придает новое качество известным ранее типам и делает это в двух принципиально важных аспектах. Вопервых, стили, которые некогда вели маргиналы в своих обочинных хронотопах, теперь практикует большинство в основное время своей жизни и в местах, расположенных в центре жизненного мира; они поистине превратились в стили жизни. Вовторых, выделение четырех типов не подразумевает возможности выбора или/или — жизнь постмодерна слишком беспорядочна и бессвязна, чтобы уложить ее в одну стройную модель. Каждый тип сообщает нам лишь одну часть истории, которая никак не складывается в единое целое (ее "тотальность" — лишь сумма ее частей). Партия постмодерна поется в четыре голоса, иногда слаженно, но чаще все же выходит какофония.
Социологический журнал №4 1995г.
Зигмунт Бауман ОТ ПАЛОМНИКА К ТУРИСТУ "Идентичность" попрежнему, как и на протяжении всего модерна, остается проблемой", — пишет Дуглас Келнер и добавляет, что "идентичность вовсе не исчезает из сегодняшнего общества, а напротив, реконструируется и переопределяется". Однако несколькими абзацами ниже он выражает сомнение в возможности самотождественных "реконструкций и переопределений", замечая, что "идентичность" становится игрой по свободному выбору, театральным представлением своего Я и что "вольности в резких сменах самоидентификации могут привести к потере контроля". Амбивалентность позиции Келнера отражает нынешнее состояние самого объекта обсуждения. Разговоры об идентичности и о связанных с нею проблемах сегодня слышатся чаще, чем когдалибо в Новые времена, и поэтому правомерен вопрос, не отражает ли теперешняя обеспокоенность общее правило, согласно которому вещь замечают лишь ex post facto, когда она пропадает, перестает работать или разваливается.
Я полагаю, что, хотя идентичность попрежнему "остается проблемой", это уже не та проблема, которая стояла "на протяжении всего модерна". В самом деле, если проблема идентичности эпохи модерна заключалась в том, как построить идентичность и сохранить ее целостность и стабильность, то проблема постмодерна прежде всего в том, как избежать фиксации и сохранить свободу выбора. В отношении идентичности, как и многого другого, ключевым словом модерна было "создание", ключевое понятие постмодерна — вторичное использование [recycling]. Кроме того, можно сказать, что если материальным носителем модерна была фотобумага (вспомним желтеющие страницы неуклонно распухавших семейных альбомов, которые запечатлевали медленное приращение необратимых и неизгладимых событий становления идентичности), то носителем постмодерна стала видеокассета с магнитной лентой (запись можно прекрасно стирать и перезаписывать, ведь кассета не рассчитана хранить чтонибудь вечно и тем самым несет в себе идею о том, что любая вещь в мире достойна внимания лишь до тех пор, пока не попадется следующая достопримечательность). Если в новые времена главной заботой в связи с идентичностью была забота о долговечности, то сегодня заботятся о том, как уклониться от обязанностей. Модерн строился из бетона и стали. Постмодерн — из вырожденной органики — пластмассы.
Идентичность как таковая является изобретением модерна. Расхожие утверждения вроде тех, что модерн лишил идентичность "корней", или что модерн породил "неотягощенную" идентичность, являются плеоназмами. Идентичность "стала" проблемой не однажды вдруг, но исходно была "проблемой", родилась как проблема (как нечто, что требует своего решения — как задача) именно вследствие того ощущения недоопределенности и свободного парения, которое в конце концов expostfacto артикулировалось в "оторванность". Идентичность не застынет ни в какую видимую или осязаемую сущность, но только и может быть либо "оторванной", либо "неотягощенной".
Об идентичности вспоминают тогда, когда нет уверенности в своей принадлежности, то есть, когда человек не может с уверенностью определить свое место в многообразии поведенческих стилей и шаблонов, не знает, как убедить окружающих в том, что это место он занимает по праву, для того, чтобы обе стороны знали, как вести себя в присутствии друг друга. В стремлении избежать этой неясности придумали слово "идентичность". Вот почему идентичность, по внешнему виду существительное, ведет себя как глагол, правда, если быть точным, глагол весьма странный — который встречается только в форме будущего времени. Несмотря на то, что идентичность очень часто гипостазируют как атрибут некой материальной сущности, она имеет онтологический статус проекта и постулата. Сказать "постулируемая идентичность" значит сказать одно лишнее слово, так как не может быть никакой идентичности кроме постулируемой. Идентичность есть критическая проекция того, что требуется, и/или того, чем хотят видеть то, что есть, или, еще точнее, косвенное утверждение неадекватности и неполноты последнего.
Идентичность появилась в сознании и практике Нового времени с самого начала как индивидуальная задача. Именно индивиду вменялось искать спасения от неясности. Не в первый и не в последний раз социально порожденные проблемы предстояло решать индивиду собственными усилиями, а болезни общества исцелять силами частной медицины. Нельзя сказать, что индивида предоставили собственной инициативе и сообразительности. Как раз наоборот, возложение на индивида ответственности за самовоспитание породило несть числа всякого рода наставников, репетиторов, учителей, консультантов и инструкторов, которые стали претендовать на обладание высшим знанием о том, из чего состоят рекомендуемые ими идентичности и как их можно добиться и сохранить. Концепции формирования идентичности и культуры (то есть идеи о некомпетентности индивида, о необходимости коллективного воспитания и важности умелых и знающих воспитателей) родились, да и могли родиться, только вместе. "Оторванность" идентичности ознаменовала собой наступление индивидуальной свободы выбора и зависимости индивида от экспертов.
Паломничество как жизненный стиль модерна Фигура паломника не была изобретением модерна, ибо она стара, как христианство. Модерн придал ей новые Очертания и невиданную ранее направленность.
Когда поверженный, униженный и разграбленный кочевниками Алариха Рим лежал в руинах, Св. Августин сделал следующую запись: "Сказано о Каине, что он построил город, Авель же был странником на земле и ничего не построил". "Истинный град святых — на небе"; здесь на земле, — размышлял Св. Августин, — христиане бродят, "будто совершая паломничество сквозь время и поисках Царства вечности".
Для странствующего во времени паломника истина находится повсюду; его истинное место всегда в некотором удалении в пространстве и времени. Всюду, где бы ни находился паломник, это не то место, где ему надлежит или где он мечтает быть. Дистанция между истинным миром и этим здесь и сейчас образуется зазором между тем, чего нужно достичь, и тем, что достигнуто. Честь и хвала будущих достижений принижают настоящее и становятся маяком. К чему паломнику город? Ему важны только улицы, а не дома, потому что дома искушают возможностью отдохнуть, расслабиться и забыть о назначении. Правда, и улицы могут оказаться не помощью, а помехой, ловушкой, а не проходом. Они могут задать неверное направление, увести с прямого пути в сторону. "Иудеохристианская культура, — пишет Ричард Сеннет, — связана в своих истоках с переживанием духовной неприкаянности и бездомности. Наша вера начиналась с неладов с местом".
"Мы паломники во времени" под пером Св. Августина было не проповедью, но констатацией факта. Мы — паломники, что бы мы ни делали, и ничего не сможем с этим поделать, даже если захотим. Земная жизнь — не что иное, как короткая увертюра к вечному существованию души. Очень немногие пожелали и оказались способны сами составить эту увертюру, в согласии с музыкой небесных сфер: то есть превратить свою судьбу в сознательно принятое предназначение. Этим немногим пришлось бежать от соблазнов города. Своей обителью они должны были выбрать пустыню. Пустыня христианского отшельника располагалась в некотором удалении от шумной повседневной жизни, от города и деревни, от мира, от полиса. По замыслу, пустыня должна устанавливать дистанцию, отделяющую индивида от гражданских и семейных обязанностей, от теплоты и мук события с людьми, от их взглядов, от необходимости подлаживаться и приспосабливаться к ожиданиям окружающих под их неусыпным надзором. В мирской повседневности у человека связаны не только руки, но и мысли, а горизонт наполнен лачугами, амбарами, садиками и башнями церквей. Куда ни пойди, ты — "гдето", а быть гдето значит испытывать давление и делать то, что требует от тебя твое местоположение. Пустыня, напротив, не была еще нарезана на местоположения, и по этой причине она была землей самосотворения. Пустыня, пишет Эдмон Жабес, это "пространство, где каждый шаг прокладывает дорогу следующему и отменяет предыдущий, а горизонт означает надежду на завтра которое говорит". "Вы идете в пустыню не за тем, чтобы обрести, а за тем, чтобы утратить свою идентичность, потерять свою личность, стать анонимом. Но потом происходит нечто необычное: вы начинаете слышать, как говорит тишина". Пустыня — это архетип и теплица первозданной, первобытной, незамутненной глубинной свободы, которая есть не что иное, как отсутствие пределов. Переживание близости к Богу у средневекового пустынника вызывалось острым ощущением собственной богоподобности: несвязанностью обычаями и условностями, нуждами собственного тела и душевными потребностями других людей, своих прошлых деяний и действий в настоящем. Выражаясь языком сегодняшних теоретиков, можно сказать, что отшельники были первыми, кто в своей жизни прочувствовал "оторванность" и "неотягощенность" личности. Они были богоподобны, ибо все, что они делали, они делали аb nihilo. Их паломничество к Богу было упражнением в построении себя (вот почему Церковь, желавшую быть единственной связующей линией с Богом, с самого начала возмущали пустынники, и она вскоре уклонилась от своего пути, согнав их в монашеские ордена под пристальное око уставов и рутины).
Протестанты, как говорил Вебер, совершили немыслимый для одиноких пустынников времен оных подвиг: они стали паломниками внутреннего мира. Они изобрели способ отправляться в паломничество, не покидая собственного дома, а если и покидая, не превращаться в бездомных. Это, однако, им удалось только потому, что пустыня глубоко проникла в их города Опустыненный мир требует, чтобы жизнь проживалась как паломничество. Но если жизнь — паломничество и мир за порогом опустынен и безобразен, то паломничество наполнит его смыслом, превратит мир в магистраль, ведущую к тому месту, где обитает его смысл. Это "привнесение" смысла называлось до настоящего времени "строительством идентичности". Паломник и пустынный мир, по которому он шагает, обретают свои смыслы вместе и посредством друг друга. Оба процесса могут и должны не прекращаться ввиду непреодолимости дистанции между целью (смысл мира и идентичность странника всегда еще не достигнуты, всегда в будущем) и настоящим моментом (промежуточной станцией на пути следования идущего к идентичности).
И смысл, и идентичность могут существовать только как проекты, и лишь дистанция позволяет проекту существовать. То, что на "объективном" языке описания пространства мы называем "дистанцией", является переживанием, о котором в "субъективных", психологических терминах мы говорим как о неудовлетворенности и небрежении тем, что есть здесь и сейчас. Слова "дистанция" и "неудовлетворенность" имеют референтом одно и то же, и оба слова имеют смысл только в той жизни, которую живут паломниками.
То, что именно "из разности между найденным и требуемым удовлетворением создается движущий момент, не позволяющий остановиться в какой бы то ни было из создавшихся ситуаций; он, по словам поэта, "необузданно стремится все вперед", — отметил Фрейд в "По ту сторону принципа наслаждения". Жанин Шасге Смиргель дает пространный комментарий по поводу этого плодотворного наблюдения, относящего начало саморазвития личности, формирования идентичности etc. к элементарной ситуации задержанного влечения, непреодолимой дистанции между идеальным Я и реалиями настоящего.
Здесь "дистанция" понимается как "задержка". Преодоление пространства есть функция времени, ибо дистанция измеряется временем, необходимым на ее преодоление. "Здесь" — ожидание, "там" — удовлетворение. Далеко ли от "здесь" до "там", от ожидания до удовлетворения, от пустоты до смысла, от проекта к идентичности? Десять лет, двадцать? Столько, сколько требуется, чтобы выполнить свое предназначение? Время, которым пользуются для измерения расстояний, должно быть как линейка: прямым, цельным, с равноудаленными делениями, из твердого и прочного материала. Таким оно и было в действительности в эпоху модерна — время жизни ради будущих свершений. Как и сама жизнь, время было векторным, непрерывным и не сгибалось. Оно "шло вперед" и "проходило". И жизнь, и время были сделаны по мерке паломника.
В Британии рассказали как путешественников обычно разводят на деньги
За последний год свыше пяти тысяч британских путешественников пострадали от мошенников, которые зарабатывают на услугах в сфере отдыха и туризма — об этом сообщает The Sun.
Согласно отчету туристической ассоциации ABTA (Action Fraud и Get Safe Online), за этот год количество подобных преступлений увеличилось на 14%. В общей сумме финансовые потери жертв составили около 7 млн фунтов стерлингов (около 600 млн в переводе на рубли), а в среднем – 1380 фунтов стерлингов (118 тыс. рублей) на одного пострадавшего.
Эксперты выделяют три основных способа мошенничества: это махинации с продажей авиабилетов, арендой жилья, а также паломническими турами.
Наиболее распространенной аферой по статистике является продажа поддельных авиабилетов или заманчивые предложения бесплатных перелетов в турах. С таким видом мошенничества столкнулись примерно 53% пострадавших. Как правило, злоумышленники совершают свои сделки либо онлайн, либо по телефону: так они стремятся получить доступ к личной информации жертвы и даже к счетам туристов.
Жертвами аферистов становятся не только путешественники, но и те, кто намеревается навестить своих друзей или родственников в Индии или странах Африки.
Около четверти всех случаев мошенничества относятся к бронированию жилья. Как правило, злоумышленники предлагают внести полную предоплату за отдых на вилле, которая либо сдается от имени человека, не имеющего никакого отношения к этой недвижимости, либо не существует вовсе. При этом зачастую сайты, на которых аферисты предлагают туристам дома в аренду, выглядят весьма реалистично: мошенники размещают множество фотографий, подробные описания и даже поддельные отзывы клиентов. Такой сайт довольно сложно отличить от сайтов известных сервисов бронирования, поэтому люди переводят деньги, не подозревая, что могут быть обмануты.
Также в зоне риска находятся туристы, которые отправляются в религиозные поездки. Зачастую путевки для паломников предлагают турагентства, у которых нет соответствующей квалификации. Кроме того, они могут завышать стоимость, ссылаясь на специфику тура – их цена может превышать 10 тысяч фунтов стерлингов (850 тыс. рублей). Чаще всего мошенники обманывают тех путешественников, которые планируют совершить хадж – паломничество, связанное с посещением Мекки и ее окрестностей в определенный промежуток времени.
Добравшись до места отдыха и убедившись, что с жильем вас не обманули, по-прежнему можно столкнуться с аферистами. Мошенники, наживающиеся на туристах, не дремлют в любой точке мира.
В прошлом году широкую огласку получил скандал в ресторане Osteria de Luca в Венеции. Четверо японских студентов решили поужинать в месте, на которое наткнулись во время прогулки. Они заказали всего лишь минеральную воду, три стейка и жареную рыбу, а затем получили счет в $1000. Увидев шокирующие цифры в чеке, студенты сразу позвонили в полицию из-за необоснованно высокой суммы.
Оказалось, что это не первый случай, когда гости этого ресторана остаются недовольны посещением. У заведения очень низкий рейтинг — 1,5 из 5 на Tripadvisor, — и 83% посетителей утверждают, что ресторан просто ужасен.
В отзывах пишут, что в счет включают совершенно непонятные налоги с крайне высокими процентами, в то время как еда в ресторане самая обычная, порции маленькие, а в зале стоит неприятный запах.
Похожая история приключилась в Венеции в другом ресторане. Путешественник из Бирмингема решил сводить своих родителей в тратторию Casanova. Он сделал заказ, указав на картинки в меню, но потом его ждал неприятный сюрприз. В этой местности принято указывать цену не за готовое блюдо, а за 100 граммов, поэтому окончательную стоимость довольно сложно предугадать.
Турист получил счет на неожиданно высокую сумму, но не стал заявлять в полицию, так как боялся опоздать на самолет и беспокоился о здоровье своего пожилого отца, которому вредны лишние переживания. Однако позже он поделился своей историей с The Independent, чтобы предать свою проблему огласке.
Читайте также: