Как гюго определил место луи филиппа в истории франции
Луи-Филипп был красив в молодости и остался привлекательным в старости; не всегда в милости у нации, он всегда пользовался расположением толпы. У него был дар нравиться. Ему недоставало величия; он не носил короны, хотя был королем, не отпускал седых волос, хотя был стариком. Манеры он усвоил при старом порядке, а привычки при новом: то была смесь дворянина и буржуа, подходящая для 1830 года, Луи-Филипп являлся, так сказать, царствующим переходным периодом; он сохранил старое произношение и старое правописание и применял их для выражения современных взглядов; он любил Польшу и Венгрию, однако писал: polonois и произносил: hongrais 45 . Он носил мундир национальной гвардии, как Карл X, и ленту Почетного легиона, как Наполеон.
Он редко бывал у обедни, не ездил на охоту и никогда не появлялся в опере. Не питал слабости к попам, псарям и танцовщицам, что являлось одной из причин его популярности среди буржуа. У него совсем не было двора. Он выходил на улицу с дождевым зонтиком под мышкой, и этот зонтик надолго стал одним из слагаемых его славы. Он был немного масон, немного садовник, немного лекарь. Однажды он пустил кровь форейтору, упавшему с лошади; с тех пор Луи-Филипп не выходил без ланцета, как Генрих III без кинжала. Роялисты потешались над этим смешным королем, – первым королем, пролившим кровь в целях излечения.
Что касается претензий истории к Луи-Филиппу, то кое-что следует отнести не к нему; одни обвинения касаются монархии, другие – царствования, а третьи – короля; три столбца, каждый со своим итогом. Отмена прав демократии, отодвинутый на задний план прогресс, жестоко подавленные выступления масс, расстрелы восставших, мятеж, укрощенный оружием, улица Транснонен, военные суды, поглощение страны, реально существующей, страной, юридически признанной, управление на компанейских началах с тремя стами тысяч привилегированных – за это должна отвечать монархия; отказ от Бельгии, с чересчур большим трудом покоренный Алжир, и, как Индия англичанами, – скорее варварами, чем носителями цивилизации, вероломство по отношению к Абд-Эль-Кадеру, Блей, подкупленный Дейц, оплаченный Притчард – за это должно отвечать время царствования Луи-Филиппа; политика, более семейная, нежели национальная, – за это отвечает король.
Как видите, за вычетом этого, можно уменьшить вину короля.
Его важнейшая ошибка такова: он был скромен во имя Франции.
Где корни этой ошибки?
В короле Луи-Филиппе слишком громко говорило отцовское чувство; высиживание семьи, из которой должна вылупиться династия, связано с боязнью перед всем и нежеланием быть потревоженным, отсюда крайняя нерешительность, навязываемая народу, у которого в его гражданских традициях было 14 июля, а в традициях военных – Аустерлиц.
Впрочем, если отвлечься от общественных обязанностей, которые должны быть на первом плане, то глубокая нежность Луи-Филиппа к своей семье была ею вполне заслужена. Его домашний круг был восхитителен. Там добродетели сочетались с дарованиями. Одна из дочерей Луи-Филиппа, Мария Орлеанская, прославила свой род среди художников так же, как Шарль Орлеанский – среди поэтов. Она воплотила свою душу в мрамор, названный ею Жанной д'Арк. Двое сыновей Луи-Филиппа исторгли у Меттерниха следующую демагогическую похвалу: «Таких молодых людей не встретишь, таких принцев не бывает».
Вот, без всякого умаления, но и без преувеличения, правда о Луи-Филиппе.
Быть «принцем Равенством», носить в себе противоречие между Реставрацией и Революцией, обладать внушающими тревогу склонностями революционера, которые становятся успокоительными в правителе, – такова причина удачи Луи-Филиппа в 1830 году; никогда еще не было столь полного приспособления человека к событию; один вошел в другое, воплощение свершилось. Луи-Филипп – это 1830 год, ставший человеком. Вдобавок за него говорило и великое предназначение к престолу – изгнание. Он был осужден, беден, он скитался. Он жил своим трудом. В Швейцарии этот наследник самых богатых королевских поместий Франции продал свою старую лошадь, чтобы не умереть с голоду. В Рейхенау он давал уроки математики, а его сестра Аделаида занималась вязаньем и шитьем. Эти воспоминания, связанные с особой короля, приводили в восторг буржуа. Он разрушил собственными руками последнюю железную клетку в Мон-Сен-Мишеле, устроенную Людовиком XI и послужившую Людовику XV. Он был соратником Дюмурье, другом Лафайета, он был членом клуба якобинцев, Мирабо похлопывал его по плечу; Дантон обращался к нему со словами «молодой человек». В возрасте двадцати четырех лет, в 93 году, он, тогда еще г-н де Шартр, присутствовал, сидя в глубине маленькой темной ложи в зале Конвента, на процессе Людовика XVI, столь удачно названного «этот бедный тиран». Он видел все, он созерцал все эти головокружительные превращения – слепое ясновидение революции, которая сокрушила монархию в лице монарха и монарха вместе с монархией, почти не заметив человека во время этого неистовства идеи; он видел могучую бурю народного гнева в революционном трибунале, допрос Капета, не знающего, что ответить, ужасающее бессмысленное покачивание этой царственной головы под мрачным дыханием этой бури, относительную невиновность всех участников катастрофы – как тех, кто осуждал, так и того, кто был осужден; он видел века, представшие перед судом Конвента; он видел, как за спиной Людовика XVI, этого злополучного прохожего, на которого пало все бремя ответственности, вырисовывался во мраке главный обвиняемый – Монархия, и его душа исполнилась почтительного страха перед безграничным правосудием народа, почти столь же безличным, как правосудие бога.
Закрыть Как отключить рекламу?След, оставленный в нем революцией, был неизгладим. Его память стала как бы живым отпечатком каждой минуты этих великих годин. Однажды перед свидетелем, которому нельзя не доверять, он исправил по памяти весь список членов Учредительного собрания, фамилии которых начинались на букву «А».
Луи-Филипп был королем, царствующим при ярком дневном свете. Во время его царствования печать была свободна, трибуна свободна, слово и совесть свободны. В сентябрьских законах есть просветы. Хотя он знал, что яркий свет подтачивает привилегии, тем не менее он оставил свой трон освещенным. История зачтет ему эту лояльность.
Луи Филипп. Как "король-гражданин" оказался "королем-буржуа" и потерял все
Будущий король французов родился 6 октября 1773 года в семье герцога Людовика-Филиппа-Жозефа Орлеанского — главы старшей из всех младших линий правящей династии Бурбонов. Благодаря своему высокому происхождению он мог претендовать на королевский трон (хотя был далеко не первым в очереди престолонаследования) и носил почетный титул "принца крови".
ФОКУС в Google Новостях.
Подпишись — и всегда будь в курсе событий.
Но от всех своих родичей отец и сын Орлеаны отличались прогрессивными взглядами. Поэтому, когда в стране в 1789 году вспыхнула революция, они стали единственными из королевской семьи, кто встал на ее сторону. В 1792-м, после провозглашения Республики, они добровольно отказались от всех титулов и приняли фамилию Эгалите (в переводе — равенство). Бывшего герцога Орлеанского избрали депутатом республиканского Конвента, а в январе 1793 года он проголосовал за казнь своего родственника — короля Людовика XVI. Его сын не отставал от отца. В составе революционных войск принимал участие в сражениях с интервентами и контрреволюционерами при Вальми, Жемаппе и Неервиндене, дослужившись до звания дивизионного генерала.
Однако вскоре пути отца и сына Элигате с революцией разошлись. Когда командир Луи Филиппа генерал Дюмурье неудачно попытался поднять мятеж, подозрения в измене пали и на его подчиненного. Опасаясь за свою жизнь, тот подался в бега. Его отцу, бывшему герцогу Орлеанскому, такой возможности не выпало — он был арестован, а 2 ноября 1793 года отправлен на гильотину.
Следующие двадцать лет Луи Филипп провел в скитаниях по всему миру. Он объездил пол-Европы, несколько лет даже пожил в США. В 1800 году гражданин Эгалите с трудом примирился со своими королевскими родственниками, признал своим законным государем Людовика XVIII, брата казненного короля, и принял отцовский титул герцога Орлеанского.
В этом статусе Луи Филипп вернулся во Францию в 1814-м, после поражения Наполеона и реставрации монархии. Людовик XVIII вернул герцогу Орлеанскому все конфискованные во время революции имения, но ко двору близко не подпускал — сказывался имидж сына "цареубийцы" и революционное прошлое. Луи Филиппа такой статус-кво устраивал. В политику он особенно не лез, хотя негласно поддерживал либеральную оппозицию. Все усилия направил на приумножение своего состояния. Деловая хватка и наследство нескольких состоятельных родственников сделали его к 1830 году одним из самых богатых людей Франции.
В ГЛАЗАХ ФРАНЦУЗОВ. Луи Филипп в образе Гаргантюа, пожирающего народные богатства
"Три славных дня"
Пока Луи Филипп наращивал капиталы, ситуация в стране накалялась. Людовик XVIII и особенно его преемник Карл Х хотели восстановить дореволюционные порядки и вернуть своей власти абсолютный характер. Большинство французов такой подход категорически не воспринимали. Новая революция была неизбежна.
Точки кипения страсти достигли в июле 1830-го. Накануне на внеочередных выборах в палату депутатов победила оппозиция. Карл Х решил, что такой парламент ему не нужен, и пошел ва-банк. 26 апреля по предложению премьер-министра герцога Полиньяка он издал королевские ордонансы, согласно которым вводилась жесткая цензура, распускалась палата депутатов, а к новым выборам допускались только крупные землевладельцы. Народ монарха не понял. На следующий день Париж покрылся баррикадами. События развивались с неимоверной скоростью. Король же отказывался верить в происходящее и только 30 июля согласился на отставку правительства и отмену ордонансов. Но было поздно.
Умеренное большинство палаты депутатов, опасаясь повторения кровавого сценария первой революции, решило поменять короля и предложило престол Луи Филиппу. Тут как нельзя кстати пришлись его революционные заслуги и авторитет либерала. Герцог Орлеанский недолго подумал и согласился на заманчивое предложение. 30 июля палата депутатов объявила его генерал-лейтенантом (наместником) королевства. В тот же день Луи Филипп въехал в Париж. Без малейшего волнения пробираясь верхом сквозь баррикады, он под ликующие возгласы восставших явился в городскую ратушу. Там после недолгих переговоров Луи Филипп заручился поддержкой главы временного правительства генерала Лафайета и вместе с ним вышел к народу с революционным трехцветным знаменем в руках. "Три славных дня" закончились, революция окончательно победила.
В последующие дни уладили все формальности. 7 августа парламент объявил королевский престол вакантным и официально предложил его Луи Филиппу. Спустя два дня он стал королем. Коронация, которая носила подчеркнуто гражданский характер, всеми своими деталями, казалось, демонстрировала, что во Франции наступили новые времена. В присутствии депутатов Луи Филипп принял присягу на верность конституции, пообещал навсегда искоренить цензуру и только после этого получил королевские регалии. При этом, в отличие от своих предшественников, он принял титул не "короля Франции и Наварры", а "короля французов". Церемония должна были показать, что Луи Филипп получил корону по воле народа, а не по Божьей милости.
Новый характер взаимоотношений между государем и подданными закрепили в новой Хартии (конституции). В отличие от предыдущей, она была не дарована народу королем, а подписана им после переговоров с депутатами. То есть это был настоящий общественный договор. Немного расширялись полномочия парламента и сужались полномочия монарха. Вследствие снижения избирательного ценза почти в два раза увеличилось количество избирателей — с 90 до 166 тыс. (хотя при 33-миллионном населении Франции того времени все равно оставалось незначительным). Кроме того, государственным флагом вместо королевских лилий стал современный триколор.
ЗАБЫТОЕ СЛОВО. Восходя на престол, король Луи Филипп клялся, что навсегда искоренит цензуру. Но уже через несколько лет французы нарисовали карикатуру, на которой он душит прессу и свободу слова
Главный либерал, не оправдавший надежд
9 августа Луи-Филипп принял корону из рук представителей палаты депутатов. Он именовался не королём Франции, как множество монархов до него, а королем французов, что подчеркивало его избранность. Была принята конституция — своеобразный договор между монархом и обществом. Судя по первым законам короля Луи-Филиппа, он собирался стать самым либеральным из правителей Франции: провозглашалась масса свобод, в том числе печати, слова, собраний. Резко снижался избирательный имущественный ценз, что почти вдвое увеличило количество французов, имевших право выбирать депутатов.
Сам король по-прежнему отличался подчеркнуто демократичным поведением. Он продолжал пешком гулять по Парижу вместе с супругой, здоровался за руку с простолюдинами, легко вступал с ними в разговор. При этом он не присоединил свои наследственные земли к государственным, как это было принято у Бурбонов. Множество его сторонников, после Июльской революции дорвавшихся до власти, заняли министерские посты и резко разбогатели. Хлебные должности раздавались за взятки. Разгорелось множество коррупционных скандалов, которые с удовольствием освещала получившая свободу пресса. Их отблеск падал и на короля, который, вроде бы, не замарал рук в сомнительных политиканских сделках. Тем не менее, авторитет Луи-Филиппа начал стремительно падать.
Газеты заполнили карикатуры на нового короля. Самым популярным карикатуристом во Франции был Шарль Филипон. В 1831 году в одном из журналов появился его рисунок, изображавший Луи-Филиппа в образе штукатура, старательно замазывавшего следы Июльской революции. За это автора отдали под суд. На заседании суда Филипон защищался тем, что всех, даже короля, можно изображать как угодно. Тут же в подтверждение своих слов подсудимый нарисовал портрет Луи-Филиппа, который в четыре приёма, путем изменения некоторых линий, превратил в грушу. Суд юмора не оценил и впаял Филипону штраф и шесть месяцев тюрьмы. Рисунок моментально стал страшно популярен.
Карикатуру «Первый фрукт Франции» напечатали множество газет. С тех пор за Луи-Филиппом накрепко закрепилось прозвище Груша. Власти пытались бороться с оскорблением монарха, и в Париже смеялись, что от этих усилий могут пострадать торговцы фруктами. Филипон, выйдя из тюрьмы, старательно развивал свою находку. Он нарисовал памятник в виде огромной груши, стоявший на том месте, где казнили Людовика XVI. Его тут же обвинили в пропаганде цареубийства. Напрасно он возражал, что тогда под эту статью могут угодить производители мармелада, — двери тюрьмы вновь закрылись за ним. В конце концов, в 1835 году во Франции был принят жесткий цензурный закон. Газета «La Caricature» напечатала его, придав тексту форму груши. Газету закрыли… Доставалось и другим изданиям. Например, против газеты «Tribune» за 4 года возбуждались 111 судебных дел, она получила 157 тысяч франков штрафа, а сменявшие друг друга редакторы один за другим отправлялись в тюрьму.
Либеральный дух первых месяцев правления Луи-Филиппа быстро испарился. Были приняты законы об оскорблении государственной власти, о запрете уличных митингов, о недопустимости хранения дома оружия. Кроме того, все политические общества, насчитывавшие более двадцати членов, могли действовать лишь по разрешению правительства. Не имевшие подобной санкции общества закрывались, а их участники подвергались преследованию. После истории с грушей был принят закон, приравнивавший оскорбление Его Величества к государственной измене. Естественно, подобное закручивание гаек нравилось далеко не всем. Всё чаще слышались разговоры о славных временах Империи, ряды сторонников партии бонапартистов ширились. Правда, две попытки переворота, предпринятые племянником покойного императора Луи Наполеоном, окончились пшиком.
На Луи-Филиппа было организовано несколько покушений, ни одно из которых, впрочем, цели не достигло. Самым громким из них было покушение, организованное Жозефом Фиески. Этот сорокапятилетний корсиканец смастерил адскую машину, приделав к столешнице 25 ружейных стволов, стрелявших одновременно. Своё изобретение он привел в действие 28 июля 1835 года, нацелив его на семейство короля, возвращавшееся со свитой с парада. Луи-Филипп и его сын получили легкие царапины, зато были убиты 12 посторонних лиц, в том числе прославленный наполеоновский маршал Мартье. Самого Фиески тяжело ранил один из разорвавшихся стволов. Он пытался убежать, но был выслежен по кровавому следу и пойман. Следствие и суд так и не смогли выяснить, что двигало террористом. Похоже, он совершил преступление, просто желая прославиться. Спустя полгода Фиески гильотинировали.
Все эти покушения происходили на фоне экономического подъема во Франции. За Июльской революцией последовала революция научно-техническая. Страна покрылась сетью железных дорог и каналов, росла добыча полезных ископаемых и промышленное производство. К сожалению, доходы от всего этого сосредотачивались в руках небольшой группы людей, приближенных к трону. Простого народа коснулись разве что реформы образования, благодаря которым в школах запретили телесные наказания, и французских тюрем, в которые попадало всё больше недовольных правлением Луи-Филиппа граждан.
Луи-Филипп: король-либерал, превратившийся в грушу
Коррупция, падение рейтинга власти, цензура в СМИ, закручивание гаек, уличные протесты… Это не то, что вы подумали, а Июльская монархия короля Луи-Филиппа.
Будущий король французов принадлежал к почтенной Орлеанской династии. Она восходила к сыну Людовика XIII, то есть находилась с Бурбонами в ближайшем родстве. Правда, отец Луи-Филиппа, герцог Орлеанский, считался в семье паршивой овцой. Он чересчур увлекался идеями Просвещения, из-за чего крепко поругался с Людовиком XV. Когда началась Революция, герцог публично поддержал третье сословие, отказался от титула и стал именоваться Филиппом Эгалите (что означало «равенство»). Он вступил в Якобинский клуб и, будучи членом Конвента, в январе 1793 года проголосовал за казнь своего кузена Людовика XVI.
Своего сына, Луи-Филиппа герцог воспитал согласно учению Жан-Жака Руссо. 16-летний юноша с восторгом принял идеи Революциии во всём поддерживал отца. Он тоже стал якобинцем, но выбрал не политическую, а военную стезю. Как принц крови он числился шефом драгунского полка, к командованию которым и приступил. Гражданин Эгалите оказался неплохим полководцем и, громя иностранных врагов Революции, за год поднялся до звания бригадного генерала. Подкосило его карьеру предательство генерала Дюмурье, под началом которого воевал Луи-Филипп. Из Парижа пришел приказ арестовать всех подчинённых изменника, в том числе и молодого генерала Эгалите. Узнав об этом, Луи-Филипп сумел пробраться сквозь линию фронта и укрыться в Германии. Во Франции уже бушевал якобинский террор. Его жертвой пал бывший герцог Орлеанский. Несмотря на все заслуги перед Революцией, его гильотинировали, а всю семью заключили в тюрьму.
Луи-Филипп остался без средств к существованию. Зарабатывать на жизнь ему пришлось преподаванием. За несколько лет он объехал Швейцарию, Германию и Скандинавию. Сменившая якобинскую диктатуру Директория, почему-то опасавшаяся молодого герцога, поставила ему ультиматум: его семья покинет темницу, только если он покинет Европу. Ради матери, братьев и сестер Луи-Филипп подчинился и на четыре года уехал в США. Потом он перебрался в Англию, где попытался помириться с проживавшими там братьями казненного короля. Те сперва встретили отщепенца холодно, но позже простили его.
Конец невзгодам положили падение наполеоновской империи и последовавшая за этим реставрация Бурбонов. Занявший престол Людовик XVIII вернул своему родственнику все владения герцогов Орлеанских. Семья Луи-Филиппа переехала в Париж, правда, ненадолго: во время ста дней перепуганный герцог сбежал в Англию, где просидел целых два года. Вернувшись в Париж, он занялся упрочнением своего материального положения. Герцог Орлеанский почти демонстративно не посещал королевские приемы, манкировал традиционными для аристократов развлечениями вроде театров и охоты, даже не ходил в церковь. Принц крови вёл жизнь образцового буржуа: был прекрасным семьянином, регулярно появлялся на бирже. Парижане привыкли видеть его стремительно проносящимся по городу пешком с зонтиком под мышкой. В результате бурной деятельности Луи-Филипп уже в начале 1820-х стал одним из богатейших людей Франции, а заодно приобрел прочный авторитет в кругах буржуазии самого разного калибра.
Тем временем Бурбоны день ото дня теряли свой авторитет. Людовик XVIII и ставший королём после его смерти Карл X пользовались всё меньшим уважением народа. Терпение парижан кончилось в июне 1830 года, когда по всему городу вдруг выросли баррикады. Их вооруженные строители требовали свержения монархии. На революционной волне подсуетились и друзья Луи-Филиппа, которого в те дни не было в столице. На уличных столбах вдруг появились листовки, рассказывавшие, какой замечательный человек принц Луи-Филипп, как он близок к простому народу и как он уважает трёхцветное революционное знамя.
В результате палата депутатов предложила спешно вернувшемуся в Париж герцогу Орлеанскому занять престол. Подумав немного, он отправился в ратушу, вокруг которой собралась революционно настроенная толпа. Луи-Филипп вышел на балкон вместе с генералом Лафайетом, ветераном войны за независимость США и революционных войн. Лафайет представил народу нового короля. Толпа притихла в недоумении — она-то ждала провозглашения республики, ради которой и свергла Бурбонов. Почувствовавший паузу Луи-Филипп крепко обнял и пылко расцеловал старика Лафайета, пользовавшегося безграничным уважением в народе. Раздались крики, приветствовавшие не только прославленного генерала, но и нового короля. Власть в стране поменялось.
Искусный ловкач
Луи Филипп пришел к власти благодаря революции, хотя до этого в роли короля его всерьез не рассматривали
Казалось, что во время Луи Филиппа политическая жизнь шла размеренным шагом в определенном Хартией русле. Регулярно проходили выборы, правительственные кабинеты менялись с переходом большинства в парламенте от одной политической группы к другой, а депутаты соревновались в красноречии.
Но настоящий центр принятия государственных решений постепенно перемещался в королевский дворец. Луи Филипп искусственно играл на партийных противоречиях, создавал нестабильные министерства и не противодействовал затяжным правительственным кризисам, одновременно отодвигая на задний план сильных политиков и сосредоточивая власть в своих руках. Как писал Шатобриан, Луи Филипп поработил всех своих приближенных; он надул своих министров: назначил их, потом отставил, снова назначил, скомпрометировал, если сегодня что-нибудь еще может скомпрометировать человека, и снова отстранил от дел.
В 1840 году с формированием правительства под фактическим руководством Франсуа Гизо (формально он только возглавлял МИД) во Франции окончательно установился режим личного правления короля.
При этом Луи Филипп не был обычным властолюбцем. Он не жаждал власти ради власти, а действительно считал, что правит во благо Франции. Как говорил король, подавить внутреннее брожение, обеспечить сохранение общественного порядка и упрочить внешний мир — вот долг национального правительства. Чем дальше, тем чаще он думал, что поступает верно. Он был убежден, что установленный порядок правильный, что никто на самом деле не желает реформ, что народ его любит.
Но в обществе назревало желание перемен. Главным требованием было расширение избирательных прав. Если в 1830 году снижение избирательного ценза выглядело прогрессивной мерой (особенно учитывая, что до этого он постоянно повышался), то спустя десять лет оппозиция уже настаивала на его отмене. Правда, ни король, ни его окружение в этом вопросе не собирались идти на уступки.
Они были убеждены, что участвовать в общественной жизни должны люди, которые умеют принимать ответственные решения и обладают определенным образовательным и культурным уровнем, лучшим подтверждением чего является именно размер материального состояния. Проще говоря, если человек умеет зарабатывать деньги, тогда он умеет принимать правильные решения. Считалось, что всеобщее избирательное право привело бы к хаосу и анархии. Поэтому на все призывы расширить круг избирателей у правительства был один ответ, озвученный Франсуа Гизо: "Обогащайтесь посредством труда и бережливости, и вы станете избирателями". Многие французы к этому призыву прислушались, и за 15 лет число избирателей увеличилось на 45%, в то время как население страны — только на 9%.
В защиту Луи Филиппа говорит то, что Франция за время его правления достигла успехов, особенно в экономической сфере. В стране полным ходом шла промышленная революция, активно строились железные дороги, широко применялись паровые машины. Однако экономический бум способствовал не укреплению режима, а обострению противоречий. Его успехами в первую очередь пользовалась крупная буржуазия, особенно разного рода финансисты — банкиры и биржевики, которые зарабатывали на кредитовании государства и спекуляциях с ценными бумагами.
Была еще одна особенность Луи Филиппа. В начале правления он получил прозвище "король-буржуа" за далекий от королевского стиль одежды и отказ от аристократических повадок. Но оказалось, что короля с буржуа роднит не столько внешний вид, сколько любовь к деньгам. После прихода к власти он продолжал приумножать свое состояние, оставаясь крупнейшим в стране финансистом и лесовладельцем.
Положение же рабочих и крестьян особо не менялось, порой даже ухудшалось. В частности, распространение паровых машин повлекло рост безработицы. На этом фоне усиливалось падение авторитета короля, народ требовал реформ. Во второй половине 1840-х годов социальная база режима практически иссякла. Немаловажную роль в этом сыграли участившиеся коррупционные скандалы. В 1846–1847 годах в стране разразился тяжелый экономический кризис, который ударил по всем слоям населения кроме финансовой буржуазии — от рабочих до крупных промышленников. Перемен уже хотели практически все. Но Луи Филипп отказывался видеть очевидное, продолжая верить, что ведет страну по правильному пути.
Мирный протест, внезапно омытый кровью
В 1847 году грянул экономический кризис. Страну потрясали банкротства крупных компаний, резко увеличилось количество безработных. Экономический кризис грозил перейти в политический. Чтобы предотвратить его, глава правительства Франсуа Гизо предпринял очередную избирательную реформу. Правом голоса стали обладать 200 тысяч человек из 35 миллионов французов. Это не помогло, брожение нарастало. Правительство пошло по испытанному пути, запретив любые политические собрания. Оппозиционеры нашли выход. В стране стали крайне популярны массовые банкеты. Еды и напитков на таких «угощениях» было немного, зато вместо тостов звучали политические речи и обвинения власти. За несколько месяцев в Париже и крупных городах состоялось полсотни подобных «пиров». Терпение Гизо лопнуло, и 21 февраля 1848 года он запретил очередной широко разрекламированный банкет. Недовольство этим выказали далеко не только оставшиеся голодными гости. В Париже начали собираться толпы людей, горячо обсуждавших зажим свободы, на улицах стали расти баррикады. Самым неприятным для властей было то, что среди участников манифестации всё чаще мелькали мундиры национальных гвардейцев.
23 февраля Гизо подал королю прошение об отставке. Народ встретил это известие с восторгом. Недовольство сменилось ликованием. Неприятные события окончились бы праздником, если бы не страшная случайность.
Рота солдат, охранявшая министерство иностранных дел, внезапно открыла огонь по возбужденной толпе. Кто отдал приказ стрелять — так и осталось неизвестным. Несколько залпов убили 52 человека. Людская радость мгновенно сменилась яростью. За ночь весь Париж покрылся баррикадами. Народ штурмом взял дворец Пале-Рояль — фамильную резиденцию герцогов Орлеанских. Когда король объезжал войска, выстроенные для охраны дворца Тюильри, где жила его семья, из рядов солдат раздавались недовольные крики и требования реформ. Луи-Филипп перепугался и совсем пал духом. Добравшись до своих покоев, он написал отречение от престола в пользу своего внука. Затем он, в сопровождении сыновей покинул Париж. Внук Луи-Филиппа так и не дождался короны — уже 26 февраля 1848 года Франция была провозглашена республикой.
Через пять дней недавний король французов навсегда покинул родину. С разрешения новой власти он отплыл в Англию. Король Бельгии Леопольд разрешил семье бывшего коллеги жить в своём замке недалеко от Лондона. Там король французов Луи-Филипп I, он же герцог Орлеанский, он же гражданин Эгалите, он же королевская груша, скончался 26 августа 1850 года.
Отверженные (191 стр.)
Привал – слово, имеющее двойной, особенный и почти противоречивый смысл: отряд в походе, то есть движение; остановка отряда, то есть покой.
Привал – это восстановление сил, это покой настороженный и бодрствующий: это совершившийся факт, который выставил часовых и держится настороже. Привал обозначает сражение вчера и сражение завтра.
Это и есть промежуток между 1830 и 1848 годом.
То, что мы называем здесь сражением, может также называться прогрессом.
Таким образом, для буржуазии, как и для государственных мужей, нужен был человек, олицетворявший это понятие – привал. Человек, который мог бы называться Однако-Ибо. Сложная индивидуальность, означающая революцию и означающая устойчивость, другими словами, утверждающая настоящее, являя собой наглядный пример совместимости прошлого с будущим.
Этот человек оказался тут же, под рукой. Имя его было Луи-Филипп Орлеанский.
Голоса двухсот двадцати одного сделали Луи-Филиппа королем. Лафайет взял на себя труд миропомазания. Он назвал Луи-Филиппа "лучшей из республик". Парижская ратуша заменила собор в Реймсе.
Эта замена целого трона полутроном и была "делом 1830 года".
Когда ловкие люди достигли своей цели, обнаружилась глубочайшая порочность найденного ими решения. Все это было совершенно вне абсолютного права. Абсолютное право вскричало: "Я возражаю!" Затем – грозное знамение! – оно вновь скрылось в тени.
Ожидания и реальность
После революции Луи Филипп получил прозвища "король баррикад" и "король-гражданин". Он покончил с придворным блеском, все время пел "Марсельезу" и любил прогуляться по улицам без сопровождения в гражданской одежде и обязательно с зонтиком под мышкой. Расходы на содержание короля сократились с 40 до 12 млн франков.
Но со временем стало ясно, что первое впечатление было ложным. Хотя Луи Филипп не стал рьяным реакционером, как его предшественник, он не был и тем революционером, которым его поначалу считали. Пересмотр в 1830 году Хартии оказался самой радикальной реформой за все время правления, а прогулки по улицам — лишь ловко продуманным, говоря современным языком, пиар-ходом. "Марсельеза" и дальше продолжала звучать на государственных мероприятиях, но на закате правления король признался, что давно перестал произносить ее слова и только открывал рот.
Луи Филипп не хотел делить свои полномочия с кем-либо и считал, что глава нации должен быть главным во всем. Отказавшись от показной королевской чопорности, по духу он оставался настоящим монархом. Это отчетливо было видно в его личной жизни. Если свою мать многочисленные королевские дети называли "матерью", то отца — только "Ваше Величество".
К укреплению власти Луи Филипп шел постепенно, не ломая, в отличие от предшественников, установленные правила через колено. Только единожды, в 1835 году, король открыто пошел на ограничение политических свобод, и то это было представлено вынужденной мерой и одобрено парламентом.
В первые годы июльской монархии во Франции еще сохранялось определенное "революционное брожение". То и дело раскрывались заговоры ультрароялистов и вспыхивали республиканские мятежи (например, июньское восстание 1832 года в Париже, описанное в романе Виктора Гюго "Отверженные"). Луи Филипп был рекордсменом среди живущих в то время монархов по количеству пережитых покушений (их было восемь). Наиболее масштабное из них организовал 28 июля 1835 года корсиканец Жозеф Фиески. Когда король возвращался с парада, раздался залп состоявшей из 24 ружей "адской машины". Луи Филипп серьезно не пострадал, но 12 человек из его свиты погибли. Этот инцидент правительство использовало, чтобы провести через палату депутатов "сентябрьские законы", урезающие политические свободы.
Судьи теперь могли выносить приговоры по политическим делам в отсутствие обвиняемых. В стране ужесточалась цензура — в газетах запретили критиковать существующую форму правления, восхвалять республиканский строй или посягать на неприкосновенность частной собственности. Оскорбление короля в печати приравнивалось к государственной измене. Кроме того, после покушения были арестованы самые активные лидеры республиканцев. В сумме эти меры оказались действенными, позволив установить в стране порядок. Следующие 13 лет Франция прожила без серьезных потрясений.
Последний король Франции
Последним королем Франции был Луи-Филипп I Орлеанский, представитель Орлеанской ветви все той же династии Бурбонов.
Франц Ксавьер Винтерхальтер. Портрет Луи Филиппа I. 1839 г. (здесь и дальше изображения из открытых источников) Франц Ксавьер Винтерхальтер. Портрет Луи Филиппа I. 1839 г. (здесь и дальше изображения из открытых источников)Луи-Филипп пришел к власти в ходе революции 1830 года. Период его правления - 1830-1848 гг. - получил название Июльская монархия .
Вместо старого, так сказать, феодального титула короля Франции и Наварры Луи-Филипп I принял титул короля французов - roi des Français , чтобы подчеркнуть национальный характер монархии, за что получил прозвище король-"гражданин" (к слову, тот же титул короля французов носил конституционный король Людовик XVI в годы Великой французской буржуазной революции, с 1789 до 1792 г.).
Последним королем Франции был Луи-Филипп I Орлеанский.
Король-"гражданин"Луи-Филипп в большей мере был королем-финансистом или королем-буржуа. Луи-Филипп вполне соответствовал идеалам буржуазии: семьянин, прекрасно вел собственные имущественные дела, на войне не трусил, но и войну не любил.
Я отмечу вклад этого короля в обустройство Люксембургского сада - излюбленного места отдыха парижан . В саду более 100 статуй, монументов и фонтанов, разбросанных по всей территории, а центральное зеленое пространство окружают двадцать фигур французских королев и знаменитых женщин на пьедесталах. Статуи были выполнены по заказу французского короля Луи-Филиппа Орлеанского:
Глава 3
Луи-Филипп
У революций тяжелая рука и верное чутье; они бьют крепко и метко. Даже у такой неполной революции, такой захудалой, подвергшейся осуждению и сведенной к положению младшей, как революция 1830 года, почти всегда остается достаточно пророческой зоркости, чтобы не оказаться несвоевременной. Затмение революцией никогда не бывает отречением.
Однако не будем слишком самоуверенными; даже революции, даже и они заблуждаются, и тогда видны крупные промахи.
Вернемся к 1830 году. Отклонившись от своего пути, 1830 год оказался удачливым. При том положении вещей, которое после куцей революции было названо порядком, монарх стоил больше, чем монархия. Луи-Филипп был редким человеком.
Сын того, за кем история, конечно, признает смягчающие обстоятельства, но в такой же мере достойный уважения, как отец – порицания, он обладал всеми добродетелями частного лица и некоторыми – общественного деятеля; заботился о своем здоровье, о своем состоянии, о своей особе, о своих делах, знал цену минуты и не всегда – цену года; воздержанный, спокойный, миролюбивый, терпеливый; добряк и добрый государь; был верен жене и держал в своем дворце лакеев, обязанных показывать буржуа его супружеское ложе, – хвастовство добропорядочной брачной жизнью стало полезным после выставлявшихся напоказ незаконных связей старшей ветви; знал все европейские языки и, что еще более редко, язык всех интересов и умел говорить на нем; был восхитительным представителем "среднего сословия", но превосходил его, будучи во всех отношениях более значительным, чем оно; отличаясь незаурядным умом и отдавая должное своей родословной, он прежде всего ценил свои внутренние качества и даже в вопросе о своем происхождении занимал весьма своеобразную позицию, объявляя себя Орлеаном, а не Бурбоном; когда он был только "светлейшим", он держался как первый принц крови, а в тот день, когда стал "величеством", превратился в настоящего буржуа; многоречивый на людях, но скупой на слова в тесном кругу близких; по общему мнению – скряга, но неуличенный; в сущности, это был один из тех бережливых людей, которые становятся расточительными, когда дело идет об их прихотях или выполнении долга; начитанный, но мало чувствующий литературу; дворянин, но не рыцарь; простой, спокойный и сильный; обожаемый своей семьей и слугами; обворожительный собеседник, трезвый государственный деятель, внутренне холодный, всегда поглощенный только насущной необходимостью, всегда учитывающий только сегодняшний день, не способный ни к злопамятству, ни к благодарности, он безжалостно пользовался лицами выдающимися, оставляя в покое посредственность, и хитро умел при помощи парламентского большинства перекладывать вину на те тайные объединения, которые глухо рокочут где-то под тронами; откровенный, порой неосторожный в своей откровенности, но в этой неосторожности удивительно ловкий; неистощимый в выборе средств, личин и масок; он пугал Францию Европой и Европу Францией; бесспорно, любил свою родину, но преимущественно свою семью; предпочитал власть авторитету и авторитет достоинству – склонность, пагубная в том смысле, что, ставя все на службу успеху, она допускает хитрость и не всегда отрицает низость, но зато в ней есть то преимущество, что она предохраняет политику от резких толчков, государство от ломки, общество от катастроф; это был человек мелочный, вежливый, бдительный, внимательный, проницательный, неутомимый, иногда противоречащий самому себе и берущий свое слово обратно; смелый по отношению к Австрии в Анконе, упрямый по отношению к Англии в Испании, он бомбардирует Антверпен и платит Притчарду; убежденно поет Марсельезу; недоступен унынию, усталости, увлечению красотой и идеалом, безрассудному великодушию, утопиям, химерам, гневу, тщеславию, боязни; он обладал всеми формами личной неустрашимости; генерал – при Вальми, солдат – при Жемапе; восемь раз его покушались убить, но он неизменно улыбался; смелый, как гренадер, неустрашимый, как мыслитель, он испытывал тревогу лишь пред возможностью потрясения основ европейских государств и был неспособен на крупные политические авантюры; всегда готовый подвергнуть опасности свою жизнь и никогда – свое дело; проявлял свою волю в форме влияния, предпочитая, чтобы ему повиновались как умному человеку, а не как королю; был одарен способностью к наблюдению, но не прозорливостью; мало интересовался ду́хами, но был отличным знатоком людей, иначе говоря, мог судить только о том, что видел; обладал здравым смыслом, живым и проницательным практическим умом, даром слова, огромной памятью; он всегда черпал из запаса этой памяти – единственная черта сходства с Цезарем, Александром и Наполеоном; зная факты, подробности, даты, собственные имена, он не знал устремлений, страстей, духовной многоликости толпы, тайных упований, сокровенных и темных порывов душ – одним словом, всего того, что можно назвать подводными течениями сознания; признанный верхними слоями Франции, но имевший мало общего с ее низами, он выходил из затруднений с помощью хитрости; он слишком много управлял и недостаточно царствовал; был своим собственным первым министром; неподражаемо умел создавать из мелких фактов препятствия для великих идей; соединял с подлинным умением способствовать прогрессу, порядку и организации какой-то дух формализма и крючкотворства; наделенный чем-то от Карла Великого и чем-то от ходатая по делам, он был основателем династии и ее стряпчим; в целом личность значительная и своеобразная, государь, который сумел упрочить власть, вопреки тревоге Франции, и мощь, вопреки недоброжелательству Европы, Луи-Филипп будет причислен к выдающимся людям своего века; он занял бы в истории место среди самых прославленных правителей, если бы немного больше любил славу и если бы обладал чувством великого в той же степени, в какой он обладал чувством полезного.
Луи-Филипп был красив в молодости и остался привлекательным в старости; не всегда в милости у нации, он всегда пользовался расположением толпы. У него был дар нравиться. Ему недоставало величия; он не носил короны, хотя был королем, не отпускал седых волос, хотя был стариком. Манеры он усвоил при старом порядке, а привычки при новом – то была смесь дворянина и буржуа, подходящая для 1830 года; Луи-Филипп являлся, так сказать, царствующим переходным периодом; он сохранил старое произношение и старое правописание и применял их для выражения современных взглядов; он любил Польшу и Венгрию, однако писал: polonois и произносил: hongrais. Он носил мундир национальной гвардии, как Карл X, и ленту Почетного легиона, как Наполеон.
Он редко посещал обедню, не ездил на охоту и никогда не появлялся в опере. Не питал слабости к попам, псарям и танцовщицам, что являлось одной из причин его популярности среди буржуа. У него совсем не было двора. Он выходил на улицу с дождевым зонтиком под мышкой, и этот зонтик надолго стал одним из слагаемых его славы. Он был немного масон, немного садовник, немного лекарь. Однажды он пустил кровь форейтору, упавшему с лошади; с тех пор Луи-Филипп не выходил без своего ланцета, как Генрих III – без своего кинжала. Роялисты потешались над этим смешным королем – первым королем, пролившим кровь в целях излечения.
Что касается жалоб истории на Луи-Филиппа, то здесь нужно кое-что отбросить; одни обвинения падают на монархию, другие – на царствование Луи-Филиппа, третьи – на короля; три столбца, каждый со своим итогом. Отмена прав демократии, отодвинутый на задний план прогресс, жестоко подавленные выступления масс, расстрелы восставших, мятеж, укрощенный оружием, улица Транснонен, военные суды, поглощение страны, реально существующей, страной, юридически признанной, управление на компанейских началах с тремястами тысяч привилегированных – за это должна отвечать монархия; отказ от Бельгии, с чересчур большим трудом покоренный Алжир и, как Индия англичанами, – скорее способами варваров, чем носителей цивилизации, вероломство по отношению к Абд-эль-Кадеру, Блей, подкупленный Дейц, оплаченный Притчард – за это должно отвечать время царствования Луи-Филиппа; политика, более семейная, нежели национальная, – за это отвечает король.
Читайте также: